— Ты просто преступник… Ты — бандит, Вольф… Нет… Не правильно…
— Конечно, не правильно. Конечно, ты не права.
— Ты не Вольф… Я не правильно тебя называю…
— Агнешка… Все не так, как ты думаешь.
— А как? Как, Вольф?
— Я не могу пока тебе объяснить, только — все не так, как тебе кажется.
— Ты не можешь объяснить, потому что нет объяснений. Твоим поступкам нет других объяснений.
— Агнешка, так надо… Пойми — надо. Я знаю этих людей, но я не с этими людьми. Просто, они нужны мне. У меня с ними дела, но это — нужно. Без них мне не обойтись, не добиться тебя.
— Ты никогда не добьешься меня с ними.
— Без них мне не добиться… справедливости.
Агнешка подняла на меня прояснившиеся глаза.
— Ты решил все исправить?
— Я вернусь туда — на объект, Агнешка. Я добуду машину, оружие и…
— Правда должна быть открыта.
— Правда? Агнешка… Я могу заставить их закрыть объект, только я не могу…
— Все должны узнать о том, что там творится.
— Агнешка… Не выйдет. Они будут врать. Они не дадут хода правдивой информации, дадут дезинформацию.
— О происходящем должны знать все, Вольф.
— Не возможно.
— Возможно. Мы должны донести правду до всех.
— Нельзя.
— Нельзя, Вольф? Нельзя?
— Нет. Мне не известны планы правительства.
— Какие планы? Какого правительства?
— Не важно. Эта страна нам нужна. Этой стране нужно оружие. Нам нужно оружие этой страны.
— Какое оружие, Вольф? Как ты можешь думать об оружии, когда страдает столько людей?
— Без оружия пострадает больше людей.
— Без оружия люди не будут гибнуть, Вольф…
— Не будь такой наивной. Не будет его у одних — будет у других. И безоружные останутся беззащитными, когда вооруженные — станут захватчиками.
— Оружие погубит всех нас…
— А перед этим, часть из нас оно — спасет.
— Я не понимаю, Вольф…
— Просто ты мыслишь, как — подзащитная, а я, как — защитник. И отсчет ты ведешь от — человека, когда я — от человечества. Ты отвечаешь за себя, а я — и за себя, и за тебя, и за страну. Пойми меня, Агнешка, я не могу не думать о моей стране, о чужих странах. Этот проект не должны сворачивать. Я готов сравнять с землей твою тюрьму, стереть в порошок твоих мучителей, только не…
Она опустилась на колени рядом со мной, обвила мою шею руками. Обнял ее, как в горячке.
— Ты сделаешь это?
— Сделаю… Я смогу… Я справлюсь…
Дождь золотых волос разлился по моим плечам, и голова пошла кругом.
— Это опасно, Вольф…
— Опасно, Агнешка…
— Я верю, что ты вернешься, Вольф… Ты вернешься…
В голове щелкнуло — вот он, «момент истины». Во рту пересохло, сердце обмерло перед тем, как зайтись стуком и захлестнуть меня жаром.
— Обещай, что вернешься, Вольф…
— Я постараюсь, Агнешка…
— Я боюсь… боюсь отпускать тебя…
— А ты не… не отпускай пока…
Ее губы коснулись моего лба и… Она настойчиво отстранила меня, взяла мои руки в свои.
— Вольф, мы должны помолиться.
Она сложила руки, шепча молитву. А я… Задыхаясь, хватая ртом воздух и скрежеща зубами, опустил сжатые кулаки. Что ж ты меня так мучаешь, Агнешка?!
— Я пойду, а ты помолись пока за мою грешную душу, красавица.
— Подожди, Вольф… Я все думаю…
Я остановился, еще не теряя едва теплящейся надежды.
— О чем? О чем, Агнешка?
— О том священнике…
Закрыл глаза, задерживая дыхание и ругаясь про себя.
— А что о нем думать?
— А вдруг его не найдут? Вдруг не найдут в том склепе?
— Найдут… Найдут, Агнешка.
Я тряхнул головой, стараясь думать. Найдут… Вопрос только в том — когда? Черт… Будто болотные огни заводят меня в топи, и я сбиваясь с тропы, захожу все дальше в трясину — тону и вязну. Не знаю, за что ухватиться и меня затягивает… затягивает с головой.
— Агнешка, береги… Береги крысу, Агнешка.
Остановил машину возле придорожной рощи. Нашарил в темноте сверток, нащупал осколок зеркала, пошел в лес. Натянул тугую кожу, начал крепить к лицу железки, клеить к голове клок длинных волос. Готово. Подвожу глаза, всовываю руки в рукава куртки из лохматого синтетического меха. Оковываюсь тяжеленным ремнем и надеваю сияющие хромом сапоги. Смотрю в зеркало — из него на мне зловеще взирает настоящее чудовище андеграунда. Так меня точно не заметят — увидят все, а не заметит никто. Теперь наведаюсь к священнику.
Выйдя из мглистого леса на свет придорожных фонарей, напугал остановившегося неподалеку водителя до полусмерти, и остался вполне доволен эффектом. Своим видом я ударил ему по глазам, как электрошокером. Ничего не скажешь, мой Хайко — парень мрачный. В таком виде проводить время в склепах — нормально. Даже, если кто и увидит, никаких подозрений не возникнет. Так что заходить можно спокойно. Так же спокойно, как проходить с оружием через детектор, реагирующие на этот железный хлам. Меня в виде Хайко на проходе может задержать разве что очень старательный служитель порядка — из тех, кто решит раздеть меня догола… а такое редко случается. Агнешку, может, и чаще бы раздевали, а меня… Что им с меня? Поэтому я и хожу в шкуре Хайко стабильно при оружии — еще и в гриме, за которым меня вообще не видно. Только вот доспех его… наверное, тяжелее брони будет все его броское обмундирование.
Священник так и остался связанным отдыхать на холодном камне. Его глаза до сих пор закрыты, рот заткнут кляпом и заклеен скотчем.
— Черт… Человек?
Он заслышал мои шаги, тихий голос, и постарался заорать во всю глотку. Только у него не вышло.
— Святой отец? Вы живы? Подождите, я вас развяжу.
Подошел к нему, неловко сдирая с него путы. Освободил его не сразу — сначала снял повязку с глаз. Он попытался закричать, испугавшись мрачного аутсайдера. Поэтому я и не стал торопиться с кляпом… и руки его оставил крепко скрученными.
— Святой отец… Туго вас связали — мне никак не развязать. Я не разорву — разрежу. У меня где-то нож… Я найду… Я сейчас…
Он попривык ко мне, чуть успокоился. Содрал скотч, выдернул кляп у него изо рта. Решил не торопить его — он пока еще не продышался.
— Не волнуйтесь, святой отец. Сейчас я вас развяжу… сейчас.
Как только я освободил его руки, он вцепился в мою мохнатую куртку, открыл рот, стараясь что-то сказать.
— Что? Я не слышу, святой отец.
— Я впервые рад видеть одного из вас.
Я серьезно кивнул ему.
— Не такие мы и страшные, святой отец. Просто, мы не выносим солнечного света и скрываемся от него на могилах и в склепах.
