Допрос следовал за допросом. Рейдер потерял счет дням…
– Как тебя зовут?
Мясистая харя, глаза водянистые, бесстрастные, сбоку доктор фиксирует ответы и внимательно вслушивается в интонации голоса.
Ответ неправильный. Удар по почкам, в голову – из уха течет кровь и резь внизу живота, как бы не обмочиться. Впрочем, все равно.
– Васька Бык.
– Сколько жителей в вашем поселке?
– Не знаю, меня там год не было.
– Когда умерла твоя бабушка?
– Не знаю, кажется, до катастрофы.
– Сколько взрослых мужчин проживает в поселке?
– При мне около сорока человек проживало.
– Есть ли у тебя личные запасы оружия?
– Какие? Я сейчас весь перед вами.
– Неправильный ответ. – Удар в печень, по почкам, в голову. – Ну, очухался? Где расположен Арсенал? Покажи на карте.
– Не знаю, о чем вы говори…
– Сколько человек проживает на хуторе?
– Я их не считал.
– Ответ неправильный…
Вечером, сидя посреди камеры, под кружком света, падающим от полной луны через узенькое решетчатое окошко, Васька плакал, понимая, что с каждым днем все более слабеет. А выхода пока не найдено. Надеяться было не на кого. Лунный свет струился из окошка, и под его ровным, спокойным сиянием Васька постепенно пришел в себя. Вспомнил, как, казалось бы, в безвыходной ситуации в Чертовом лабиринте, потеряв в морочном тумане своих соратников и провалившись в зловонную яму с выводком гигантской гремучки,[18] не растерялся. Пусть и повезло ему тогда немного: упал не в самую кучу змеиного выводка, а на плиту, стоящую торчком. Сломал несколько ребер, но дробовик, заряженный картечью, не выпустил из рук. Когда змееныши полезли к лакомой добыче, Васька выстрелил из обоих стволов картечью в копошащуюся змеиную массу. Да еще нашел в себе силы пару раз разрядить свой обрез в недобитых гадов. А потом еще двое суток сидел в яме, питаясь сырым мясом змей, трут и огниво остались в мешке, зацепившемся лямками за камни у края котлована. Только на третьи сутки его ребята отыскали, а он за это время обшарил все углы в котловане и нашел в яме неплохую заначку с оружием…
Вспомнив об этом эпизоде, Васька даже воспрял духом:
– Ни хрена, прорвемся.
Но потом опять накатило, и Васька затосковал.
Наутро в открывшуюся дверь камеры с важным видом вошел сам Паук:
– Завтра тебя обменивать поедем. Все, бить тебя больше не будут, веди себя прилично и скоро встретишься со своей родней.
Бросив тираду, Паук брезгливо поморщился и, хлопнув дверью, выкатился наружу. Видимо, запах в камере ему очень не понравился. А Ваську впервые за год неожиданно хорошо покормили гороховой похлебкой, в которой даже плавали кусочки мяса. Он сидел на соломе посреди камеры и, наслаждаясь покоем, неторопливо жевал беззубым ртом хлеб, сдабривая его жидкой похлебкой. Мысли вяло текли, пробиваясь сквозь головную боль.
– Интересно, на что это меня обменять хотят? Наверное, на Ефимыча надавили, и старый друг решил обменять меня на Арсенал. Впрочем, зная Ефимыча, можно предположить какую-то хитрую каверзу с его стороны. Да толку-то что? Против Паука – он слабак, военного дела не знает, и по части всяких хитростей Паук заткнет за пояс любого. – Мелькнула мысль, что, возможно, сынок старается вызволить отца. – Ну, нет, слаб он еще в коленках, проводить такие операции, – подумал Василий, – хотя вспомнился ему один эпизод…
Степан в то время совсем мальчонкой был, еще двенадцати не исполнилось. Тогда первый и единственный раз, втихаря от Марии, он взял сына в рейд. Матери сказали, что поживут с неделю на заимке, поохотятся. Собственно, рейд предстоял недолгий, как раз собирались к этому времени управиться. Территория бывшего завода, богатого различным строительным материалом и металлическими изделиями, была разграблена почти полностью еще в первые годы после катастрофы, но завод был большой, территория по периметру достигала нескольких километров, и кое-что интересное для продажи в Полисе, еще встречалось. Встав лагерем в чудом сохранившемся небольшом здании при заводе, Васька приказал сыну и Дрону – рейдеру из его команды – охранять имущество и лошадей, а сам с остальными ребятами подался в нижние подвалы, тянущиеся под всей территорией завода. Подвалы были полузасыпаны, бетон, облицовывающий коридоры, был старым и крошился, но именно в подвалах часто встречались хорошо сохранившиеся металлические изделия, различный инструмент, пластик и даже стекло.
В тот день по неосторожности одного из рейдеров их засыпало в одном из тоннелей, и они сутки выбирались из завала. А когда выбрались на свет божий, то увидели такую картину: у здания, в котором разместилась охрана, помимо своих лошадей, стояли чужие кони. Возле входа валялись трупы с перерезанными глотками. А малец, вместе с Дроном, потрошил имущество чужих рейдеров. Оказалось, что застигнутые врасплох чужаками Степан и Дрон были схвачены, связаны и побиты. Но невинный вид мальчишки, его жалобное выражение лица и притворная плаксивость не вызывали у рейдеров никаких опасений. Когда Степка попросился сходить по малой нужде, уверяя, что сейчас описается от страха, его развязали и даже на ночь связывать не стали. Зачем? Один из вояк все равно оставался на карауле. Бойцы ждали появления Васькиной группы с богатой добычей и рассчитывали получить выкуп за парнишку и Дрона. Обыскивать Степана они не стали, а зря – тот смог спрятать свой нож из легированной стали и ночью, дождавшись момента, когда караульный, отвернувшись от него, начнет снимать с костра котелок с чаем, воткнул ему нож в основание шеи, как его и учили. Мгновенно парализованный часовой стал заваливаться в костер, но Степан, несмотря на свой малый возраст, силой обладал немалой. Часового придержал от заваливания, приняв на грудь его вес, одновременно зажимая рот умирающего. Все это происходило на глазах Дрона, который, тоже не спал. Затем Степка перерезал путы, стягивающие конечности Дрона, и они вдвоем по-тихому перерезали оставшихся рейдеров.
С тех пор Васька в рейды сына не брал. Рисковать единственным наследником? Уж лучше он сам тысячу раз погибнет.
Васька всплакнул даже, как там Степан?
* * *
Ночь, темная река, и мне опять снится отец, впервые во сне он заговорил со мной. «Сынок, смерти нет, вот, у тебя растет сын, и это наше с тобой продолжение». Я хотел сказать, что нет у меня никакого сына, но уста мои были неподвижны, а отец, привязанный к кресту, уплывал по реке, и я проснулся, плача от горя. Настя… Настена… Любимая обтирает мне лицо свежим рушником и шепчет ласковые слова. Полностью очнувшись, я понял – завтра, а точнее уже сегодня бой, бой за своих родных и за свою свободу…
