«Технологический институт» гудел как разворошённый улей. Тут все понимали опасность наводнения, одно слово, технократы. Паники не было, и только по выражению тревоги на лицах было понятно, что все знают о приближающейся беде.
На этот раз мы кинули вещи в другом кубрике, который делился на две части. Во второй уже расположились люди с тревожных смен, которые эвакуировались на станцию из тоннелей.
После этого в качестве поддержки пошли вместе с Математиком на встречу. Лена шла в середине нашей группы, улыбаясь и приплясывая, как дрессированная обезьянка.
С тоской я глядел на неё, и страшно мне было от этого сочетания привлекательной внешности и звериных инстинктов.
Встречающие перехватили нас в длинном коридоре, кончавшемся вентиляционной шахтой. Здесь никого не было, ещё бы, мы уже миновали пост охраны, но тревожные голоса звучали и тут через приглушенные динамики оповещения.
Из-за стальной двери, ведущей в какие-то лаборатории, вышел похожий на технолога человек и провел нас в помещение, напоминавшее закрытый узел связи. То есть я не задавал лишних вопросов, но это была диспетчерская, такая, какой я её представлял.
У пульта колдовали люди в довольно грязных, но всё же по своей природе белых халатах. На нас они не обратили решительно никакого внимания. Пульт перед ними был освещён. На нём перемигивались лампочки, да только некоторые из них, потухнув, уже больше не загорались. Безжизненно чернел Васильевский остров, не подавала признаков жизни Петроградская сторона, вспыхнул и затух центр города.
Подавленный этим зрелищем, я посмотрел на Владимира Павловича, но он только пожал плечами. Чёрт его знает, дескать, что это такое. Из противоположной двери вышел старик в белом халате и стал, щурясь, рассматривать нас. Дверь за ним осталась незакрытой, и через неё был виден длинный тоннель, теряющийся в темноте.
Старик этот мне понравился, этакий типичный профессор-чудак. В белом халате и с бородкой.
— Эй, Усыскин, принимайте клиента, — крикнул Математик и, сдёрнув шапочку с лысой девичьей головы, подтолкнул Лену к старику.
Старик сначала всмотрелся в её лицо, а затем, плача, обнял. Девушку увели внутрь, старику оттуда передали пластиковый чемоданчик. Математик о чём-то договаривался со стариком, а я думал о девушке. В дочери она старику явно не годилась, очень они были разные. Запоздалая любовь? Кто она ему, я никогда не узнаю. Всё-таки дочь? Внучка? Зачем ему эта мука, смотреть на тихо- или весело-помешанную? Это для него счастье?
Нет мне ответа.
Математик открыл этот небольшой чемоданчик, громко щёлкая замками, сунул нос внутрь и кивнул. Значит, вроде всё нормально. Но только по весу было понятно, что не железо там и не какой-нибудь прибор. Математик тем временем пошел к нам. Старик с девушкой уже шагали по коридору. Он на ходу помахал рукой, и мы ответили тем же.
Мы вышли из помещения и побрели в нашу нору на окраине станции. Я прошёл в кубрик и нечаянно перепутал дверь. В комнате по соседству на топчане лежал в одиночестве какой-то худощавый парень в шлеме виртуальной реальности. Хоть он и лежал ко мне спиной, по пыхтению я догадался, что он делает.
Владимир Павлович, стоя у меня за спиной, тоже догадался и присвистнул:
— Мы двадцать лет на грузинскую чеканку, где девушка с кувшином, дрочили, да на портрет Лермонтова. А у этих вона что!
Ну уж не знаю, что сказал бы на это начальник станции «Сокол», но вмешиваться в чужую личную жизнь в этот тревожный час мы не стали.
Вечером Математик выдал нам двойную пайку. Владимир Павлович тут же сбегал в лабаз на краю подземного города и прикупил бухла. Всё стремительно раскупалось, как в час перед концом, и ему удалось урвать совсем немного.
— Теперь остаётся понять, как нам добраться домой, — сказал Математик и злобно посмотрел на меня. — Есть у кого предложения?
А какие у нас предложения — угнать систему «Смерч» из какой-нибудь воинской части под городом и ломануть в Москву по знаменитой трассе Е-95, которая сейчас как-то по-другому, правда, называется. Да где возьмёшь эту систему, разве что её дислокация и нынешнее состояние описаны в волшебной книге Математика.
Или…
VII
Скальпель мёртвых хирургов
Мы отправились на верхнюю платформу, пошли к машинисту и спросили его, не едет ли он в Кингстон. Машинист ответил, что он, конечно, не может утверждать наверняка, но думает, что едет; во всяком случае, если он не 11.05 на Кингстон, то он уже, наверное, 9.32 на Виргиния-Уотер, или десятичасовой экспресс на остров Уайт, или куда-нибудь в этом направлении, и что мы все узнаем, когда приедем на место. Мы сунули ему в руку полкроны и попросили его сделаться 11.05 на Кингстон.
— Ни одна душа на этой линии никогда не узнает, кто вы и куда вы направляетесь, — сказали мы. — Вы знаете дорогу, так трогайтесь потихоньку и езжайте в Кингстон.
— Ну что ж, джентльмены, — ответил этот благородный человек. — Должен же какой-нибудь поезд идти в Кингстон. Я согласен. Давайте сюда полкроны.
Так мы попали в Кингстон по Лондонской Юго-западной железной дороге.
Джером К. Джером. Трое в лодке, не считая собаки
Голос Владимира Павловича был негромок:
— Я знаю, что нам делать. Поедем на паровозе, — спокойно сказал он.
«Каком таком паровозе?» — пронеслось у меня в голове.
Паровозов уже много лет нет. Сто лет, наверное, не знаю даже сколько. Но оказалось, что Владимир Павлович выражается в метафорическом, так сказать, смысле.
Математик внимательно посмотрел на него. Так, наверное, учёный смотрел раньше на пробирку, в которую положил дрожжей, а наутро обнаружил маленького человечка-гомункулуса.
— На Варшавском вокзале стоит «Скальпель».
Что такое «Скальпель», я, пожалуй, знал. Это был ракетный комплекс, замаскированный под обычный поезд с вагонами-рефрижераторами. Внимательный взгляд распознал бы в нём кое-что необычное, но до самого распада СССР он был вещью в себе, мифологическим сюжетом городских легенд.
— Стоял, вы хотели сказать. — Голос Математика был тускл и бесцветен. — Вы хотели сказать, что на Варшавском вокзале двадцать лет назад стоял мобильный ракетный комплекс «Скальпель»
— Да, именно это я и хотел сказать, — ответил Владимир Павлович хмуро. — Мы всё-таки спустимся вниз, преодолеем путь до «Балтийской», чтобы покинуть город.
— А отчего вы думаете, что музейный экспонат работоспособен?
— Оттого, что он должен был быть работоспособен. Он должен был быть не просто работоспособен, но и боеготов.
