— Так-то лучше, — ворчу я, смягчаясь. Потом взглядываю на миротворцев, словно внезапно вспоминаю об их присутствии. — Так что у вас за сообщение?
— От главы миротворцев, — говорит женщина. — Он велел вам передать, что изгородь вокруг дистрикта будет теперь под напряжением круглые сутки.
— А что, разве до сих пор было не так? — с невинным, даже, пожалуй, слишком невинным видом спрашиваю я.
— Он считает, что это будет небезынтересно для вашего кузена, — говорит она.
— Спасибо, я ему передам. Уверена, мы все теперь будем спать куда спокойнее, когда эта прореха в системе безопасности залатана. — Я знаю, что играю с огнём, но зато какое удовольствие выплюнуть этакий комментарий прямо им в глаза!
Женщина стискивает зубы. Дела пошли не как задумано. Но поскольку других приказов у неё не имеется, она лишь сухо кивает мне и удаляется. Мужчина спешит вслед за ней.
Как только мама запирает за ними дверь, я без сил прислоняюсь к столу.
— Что с тобой? — спрашивает Пит, поддерживая меня и не давая упасть.
— Ох, я повредила левую ногу. Пятку разбила. И у копчика тоже сегодня выдался неудачный день. — Пит помогает мне доковылять до одного из кресел-качалок, и я опускаюсь на мягкую подушку.
Мать стаскивает с меня сапоги. — Что случилось?
— Упала, — бормочу, — поскользнулась на льду. — В четырёх парах устремлённых на меня глаз читается недоверие. Однако все мы убеждены, что в доме полно «жучков», и потому так запросто, в открытую, не поговоришь. Не время и не место.
Сняв с моей левой ноги носок, мать прощупывает пятку. Я вздрагиваю.
— Здесь, скорее всего, перелом, — говорит она и проверяет другую ногу. — С этой, похоже, всё в порядке.
По её мнению, копчик только сильно ушиблен. Прим посылают за моей пижамой и халатом. Я переодеваюсь, после чего мать подставляет под мою ногу мягкий пуфик и прикладывает к многострадальной пятке компресс из снега. Я уминаю три огромных тарелки жаркого из тушёнки и полбатона хлеба. Остальные культурно кушают за столом. Я не отрываясь смотрю на огонь, вспоминая Бонни и Сатин и надеясь, что тяжёлый мокрый снег укрыл оставленные мной следы.
Прим подходит и усаживается около меня на пол, прислонив голову к моему колену. Мы посасываем мятные пастилки, и я заправляю её мягкие светлые волосы ей за ухо.
— Как там у тебя дела в школе? — спрашиваю я.
— Всё отлично. Мы проходим про побочные продукты угольного производства. — Некоторое время мы обе смотрим на огонь. — Ты разве не собираешься примерить свои свадебные платья?
— Не сегодня. Может быть, завтра.
— Тогда подожди, когда я приду домой, хорошо?
— Конечно.
«Если они не арестуют меня до той поры».
Мама даёт мне чашку ромашкового чая с добавлением снотворного сиропа, и я тут же начинаю клевать носом. Она перебинтовывает мою несчастную ногу. Питер вызывается помочь мне добраться до постели. Я было пробую идти своими ногами, лишь опираясь на его плечо, но меня так шатает, что ему остаётся только сгрести меня в охапку и отнести наверх на руках. Он укладывает меня в постель и желает спокойной ночи, но я цепляюсь за его руку и не отпускаю. Побочное действие у снотворного сиропа такое же, как у алкоголя — снимаются тормоза, а я знаю, что мне нельзя ляпать языком что попало. Но я не хочу, чтобы он уходил! Сказать по правде, я хочу, чтобы он лёг со мной, чтобы был здесь, когда я проснусь после очередного кошмара. Но понимаю, что по какой-то мне самой не ясной причине я не имею права просить его об этом.
— Не уходи! Дай я сначала засну, — прошу я.
Питер сидит у кровати, согревая мою ладонь теплом своих рук.
— Я уж было решил, что ты опять передумала. Ну... когда ты не пришла к обеду...
Я хоть и в заторможенном состоянии, но догадываюсь, что он имеет в виду. Ограда под напряжением, у меня дома поджидают миротворцы, а меня-то и нет... Неудивительно, что он подумал, будто я всё-таки сбежала и, скорее всего, вместе с Гейлом.
— Нет, я бы обязательно сказала тебе. — Притягиваю к себе его руку и прислоняюсь щекой к тыльной стороне его ладони, улавливаю едва заметные запахи корицы и укропа — должно быть, Пит пёк сегодня хлеб. Мне так хочется рассказать ему о Бонни и Сатин, о восстании в Восьмом дистрикте и о призраке воскресшего Тринадцатого... Но это небезопасно. К тому же моё сознание постепенно затуманивается, так что единственное, что я успеваю сказать, прежде чем отключаюсь, это: «Останься со мной...»
Я ещё могу слышать, что он что-то шепчет в ответ, но уже не в силах понять — что.
Мама даёт мне как следует выспасться. Уже полдень, когда она будит меня, чтобы осмотреть мою бедную пятку. Мне приказано неделю лежать. Кто бы возражал, но только не я — чувствую себя препаршиво. И дело не только в пятке и копчике. Я страшно устала, всё тело ноет от изнеможения. Мама нянчится со мной, подаёт мне завтрак в постель, накидывает лишнее одеяло... А я лишь валяюсь, таращусь в окно на зимнее небо и гадаю, во что всё это выльется.
Много размышляю о Бонни и Сатин, о свадебных платьях, сваленных в кучу где-то на первом этаже... А ещё о том, что будет, если Тред выяснит, каким образом я умудрилась перемахнуть через забор. А вдруг арестует? Хотя смешно — он бы мог запросто арестовать меня за прошлые преступления, но, видать, чтобы сделать это, ему необходимо нечто из ряда вон выходящее — я ведь теперь Победитель.
Интересно, а президент в контакте с Тредом? Правда, прежнего главу, Крея, он и знать не знал, но ведь теперь, когда я представляю собой проблему общенационального масштаба, президент наверняка тщательно инструктирует Треда, как тому себя вести. Или, может, Тред действует по собственной инициативе? Во всяком случае, ясно одно: они оба сошлись на том, что лучше всего будет держать меня здесь, в Двенадцатом, взаперти за электрической изгородью. Даже если бы мне удалось изобрести способ преодолеть эту преграду — например, забросить верёвку на ту самую ветку и вскарабкаться по ней — то о том, чтобы взять с собой родных и друзей не может быть и речи. Да к тому же я обещала Гейлу, что останусь здесь и буду бороться вместе с ним.
В течение нескольких следующих дней меня каждый раз трясёт, когда раздаётся стук во входную дверь. Однако никто за мной так и не пришёл, так что напряжение начинает понемногу спадать. А тут ещё Питер рассказывает, что в некоторых секциях ограды ток опять отключён, потому что бригады ремонтников укрепляют нижнюю часть сетки. По-видимому, Тред думает, что я каким-то образом исхитрилась пролезть под изгородью, хотя по ней и шёл ток смертельно высокого напряжения. Ну и хорошо, народ хоть вздохнёт свободно, пока миротворцы заняты чем-то ещё, кроме издевательств над людьми.
