её за всё, что она со мной сделала. А теперь понимаю, что по-другому и быть не могло.
— Главное, что всё позади, — глупо сказал я, просто потому что надо было сказать хоть что-то.
Каким я иногда был дураком рядом с ней. Она ведь жила с этим не один год, научилась уже распознавать лицемерие не хуже психолога. Вот и теперь чуть нахмурилась и отвела взгляд.
— Это никогда не будет позади, — сказала. — Такие вещи не проходят бесследно. Ты же сам слышал, сколько про меня слухов ходит, но разве задумывался, правда ли хоть что-нибудь из этого?
И тут она вновь оказалась права. Я многое узнал про неё за эти дни. Каждый почему-то решил своим долгом мне сообщить, что мать продавала Шанти за бутылку, и что сама Шанти частенько расплачивалась натурой за еду, что был в её доме чуть ли не бордель и всё в том же духе. Рассказывали, рассказывали, рассказывали. В красках, смакуя подробности, с поразительной настойчивостью. Особо наглые даже предлагали либо попробовать ей предложить деньги за ночь, либо забыть о ней и найти более целомудренную девушку. Одного только они не учитывали. Плевать мне было на все их истории. Только возле Шанти я чувствовал спокойствие и честно об этом сказал:
— Пускай говорят, что хотят. Мне это безразлично.
— И ты даже не хочешь узнать, что из этого правда?
— А зачем? Для меня это всё ложь. Оставь прошлое в прошлом и живи сегодняшним днём.
— И даже, если правда всё? — смотрела она на меня с подозрением.
— Хочешь, я скажу тебе, что для меня правда?
Она совсем растерялась. Смотрела на меня и не понимала, что будет дальше.
· Хочу, — голос её предательски сломался на середине слова и окончание она произнесла одними губами.
— Есть места, где красоты быть не может. Вроде нашей Свалки. Там слишком темно и грязно, нет плодородной почвы и даже нет тех, кто красоту может понять. И иногда, очень-очень редко, в таких местах происходит настоящее чудо. Там расцветает прекрасный цветок, который невозможно не полюбить с первого взгляда и который нельзя забыть, сколько бы раз тебе не сказали, что цветок этот просто колючка. Если ты видела, как цветёт роза в пустыне, то знай, что ничего прекраснее ты в жизни не увидешь. Ты для меня и есть этот самый цветок, и пусть говорят что угодно, я лучше поверю себе и своим глазам.
Шанти долго молчала, не находя сил сказать хоть что-то. Каждый раз, когда пыталась, и даже открывала рот, воздуха не хватало произнести хоть слово. Тогда я пришёл ей на выручку:
— Может, ещё кофе? — спросил и встал набрать в турку воды.
— Ты точно с Пандоры свалился, — сказала она за моей спиной шепотом.
— Не с Пандоры, — раз уж Шанти не оставила между нами ни одной своей тайны, избавиться от своей решил и я. — Из другого мира.
— Ну да, смешно.
— Нет, правда. Я появился здесь всего два месяца назад, а до того жил в большом красивом городе под названием Москва.
— Кость, это очень мило, но мне не до шуток.
— Я знаю, как это звучит. И понимаю, что ты думаешь. Но это правда.
Кофе закипел. Я разлил его по чашкам и вернулся за стол.
— Ну, допустим я тебе верю, — согласилась Шанти, но доверия в ней не было ни капли. Скорее возмущение, что после её откровения я решил придумать такую глупую шутку. — И что же ты там делал?
— В полиции работал.
— Это как в книгах? Похоже, ты просто начитался перед сном своих детективов и тебе приснился хороший сон. Это ведь был хороший сон?
— Это правда. И да, там мне нравилось куда больше.
— Значит, ты ловил преступников, а потом?
— Ну, не совсем так. Я, скорее, сам был преступником. По службе мне становились известны многие вещи, за которые можно было получить неплохие деньги, если знать, кому их продать или кого шантажировать.
— Это странно. Звучит как-то неправильно. Да и ты об этом говоришь так, будто сожалеешь.
— Может и сожалею. Не знаю. Я делал всё, чтобы добиться успеха. А деньги в том мире были самым лучшим его показателем. Чем больше ты можешь купить, чем проще выбросить пачку денег на ветер, тем крепче ты держишься на ногах.
— А здесь разве не так?
— Нет. Одно я про этот мир понял совершенно точно — деньги здесь важны куда меньше, чем сила. Способность добиться всего можно одним только напором, пусть в карманах и будут сплошные дыры.
— Это сложнее.
— Скорей более честно. Где правят деньги, там и методы соответствующие. Подлые, скользкие, змеиные. Любой готов укусить, если унюхает выгоду, и никому нельзя доверять.
Шанти постепенно теряла сомнения. Может, я говорил достаточно убедительно, или просто она приняла правила игры. Уже без всякой иронии спрашивала и слушала ответ без ухмылки.
— И где же тебе больше нравится? — задала она один из тех вопросов, ответ на который я с каждым днём знал всё хуже.
— Когда вижу твои глаза, то этот мир. Там было хорошо и чисто, много мест, где провести время и, если вдруг это надоедало, я мог сесть в самолёт и улететь на море. Но там не было тебя, а это меняет всё.
— А если бы ты смог, вернулся бы?
— Наверное, да. Там было много того, по чему я сильно скучаю. Например, дневной свет. Постоянная темнота здесь мне сильно надоела.
— Интересно, как он выглядит.
И я с готовностью ответил Шанти. Описал и солнце, и лёгкий летний ветерок, и скрипящий по ногами снег, плеск морской волны, взлёт самолёта, дрожащие стены кинозала и утреннюю музыку по радио. И так сильно мне хотелось, чтобы она увидела всё это сама, чтобы поверила. В пылу ностальгии я вдруг замолк на полуслове и через секунду произнёс:
— Если я когда-нибудь отсюда выберусь, то только с тобой.
— Наверное, я бы даже согласилась.
В тот день мне не хотелось расставаться с Шанти особенно сильно. Мы просидели всю ночь друг напротив друга до самого полудня, а когда пришло время уходить, я предложил:
— Пойдём со мной? В особняке много свободных комнат и есть электричество. Ты всегда будешь рядом, но сможешь уйти, если захочешь.
— А если не захочу? — улыбнулась она и, поцеловав меня, собрала вещи.
После разгрома бандитов я вздохнул с облегчением, но отдыхать не собирался. Оскомину мне уже набили убогие халупы Шатовки, которых, казалось, день ото дня становилось
