вязнет в химических заграждениях. Мы теряем преимущества, которые имели в начале войны. Моральный дух войск стремительно падает. Если бы не русский ультиматум, я бы, наверное, сам предложил вам прекратить применение отравляющих веществ. Химическое оружие — хорошее средство для того, чтобы им угрожать, но это не тот инструмент, с помощью которого можно достичь перелома в войне.
— Вы понимаете, как будет выглядеть наше согласие?! — В глазах Гитлера вспыхнул нехороший огонь и он обвел военных руководителей Германии ненавидящим взглядом. — Третий Рейх не может проявлять слабость перед лицом врагов! А как иначе можно будет расценить принятие нами этого ультиматума? После провала попытки прорыва из Московского котла, после гибели Эвальда фон Клейста и позорного отхода первой танковой армии по преступному приказу сменившего его генерала Макензена! После того, как русские почти без борьбы деблокировали Ржевский котел! Это будет неприемлемым признанием нашего бессилия перед унтерменшами! У Германии еще есть ресурсы для продолжения борьбы и достижения победы. Русские не понимают, насколько опасен может быть немецкий народ, объявивший врагу тотальную войну! До сих пор мы использовали химические боеприпасы в основном для достижения побед на фронте, но теперь восточные варвары узнают, что такое гнев арийской расы! Мы ударим по их городам, и прежде всего, по взятому в блокаду Ленинграду — рассаднику большевизма и революционной заразы! Возмездие должно свершиться, и русских оно не минует!
В зале установилась потрясенная тишина. Никто из генералов не знал, как реагировать на слова Фюрера. То, что в данный момент возражать ему бесполезно, понимали и Браухич, и Йодль, и Гальдер, и другие участники совещания.
Гитлер еще двадцать минут продолжал патетическую речь о священной и непримиримой борьбе немецкого народа за жизненное пространство и его миссии по искоренению коммунизма во всем мире. Когда оперативное совещание, превратившееся в митинг, наконец, завершилось, начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер покинул здание ставки Фюрера и решительно направился к своему автомобилю.
— В госпиталь Белиц-Хайльштеттен, — коротко бросил он шоферу, заняв место на заднем сиденье.
Через час Гальдер уже входил в палату генерала танковых войск Эрвина Роммеля. Раненый не спал, и, похоже, чувствовал себя намного лучше по сравнению с тем состоянием, в котором его доставили в госпиталь.
— Герр генерал-полковник, — Роммель попытался улыбнуться, но обожженная кожа причиняла боль, и он лишь слегка скривился, — Вижу, вы один. Честно говоря, после того, что я наговорил вам позавчера, я бы не удивился, увидев за вашей спиной конвой.
— Вы жалеете о сказанном?
— Ни секунды, — Роммель все-таки смог преодолеть болезненные ощущения и кривовато усмехнуться.
— В таком случае, генерал, вам будет полезно услышать мое мнение по поводу ваших слов. Сегодня я присутствовал на оперативном совещании в ставке Фюрера. Не буду утомлять вас подробностями, но в одном я полностью с вами согласен — Гитлер ведет Германию к гибели.
— Товарищ Нагулин, — Сталин говорил негромко и его голос не выдавал никаких эмоций, однако хорошо знавшие его люди отлично понимали, что это только видимость, — Мы пригласили вас на заседание Ставки, поскольку товарищ Шапошников и товарищ Жуков считают, что именно ваши действия сыграли ключевую роль в нашем успехе под Ржевом и Вязьмой.
Сталин сделал небольшую паузу, наблюдая за моей реакцией. Как младший по званию, причем младший на целую пропасть, я молчал, продолжая внимательно смотреть на Верховного главнокомандующего.
— Есть мнение, — Вождь усмехнулся в усы и обвел взглядом членов Ставки, — что товарищ Нагулин показал себя командиром, способным планировать операции и управлять войсками в масштабах, значительно превышающих уровень, соответствующий его текущему званию. Я верно излагаю вашу точку зрения, товарищи?
— Так точно, товарищ Сталин, — ответил Шапошников, а Жуков ограничился кивком, выразив согласие со словами начальника генштаба.
— А вы что по этому поводу думаете, товарищ Берия?
— Я считаю, что результаты операций, спланированных и проведенных товарищем Нагулиным, говорят сами за себя, — тщательно подбирая слова, произнес нарком внутренних дел. — Мой наркомат принимал участие в контроле режима секретности и частично в техническом обеспечении этих действий, так что я полностью в курсе всех деталей. Необходимо отметить, что решения товарища Нагулина не всегда соответствовали согласованным ставкой планам, однако эти отклонения, на мой взгляд, следует отнести к разумной и оправданной инициативе, а не к нарушению приказов командования, поскольку в итоге они приводили к выполнению и даже перевыполнению поставленных задач.
Во как! Мысленно я аплодировал наркому. Было совершенно очевидно, что мне не забудут историю с использованием в личных целях вверенного мне отдельного авиаполка. Однако до этого момента ни Шапошников, ни Берия ни слова мне на этот счет не сказали. А вот теперь из уст Берии, да еще и в присутствии Сталина, я получил завуалированное предупреждение, в переводе на простой и понятный язык звучавшее примерно так: «Считай, парень, что тебе крупно повезло. Если бы вы не ухлопали Клейста, с тебя бы спросили по всей строгости, а так живи пока, ведь именно гибель командующего спровоцировала самовольный отход первой танковой армии вермахта и, как следствие, быструю деблокаду Ржевского котла».
— Инициатива — это хорошо, — все еще сохраняя на лице легкую усмешку, ответил Сталин. Он тоже явно был в курсе всех подробностей удара по колонне Клейста, — Будем считать, что мнение трех членов Ставки Верховного Главнокомандования — достаточное основание для продвижения товарища Нагулина по службе. Как вы считаете, товарищи, какое звание мы должны присвоить подполковнику Нагулину по совокупности его заслуг в битве за Москву?
— Если подходить формально, — взял слово Жуков, — Нагулин провел, как минимум, две операции на ключевых направлениях, в которых командовал оперативными группами по численному составу близкими к дивизиям. Результаты нам известны — не всякая армия такими похвастаться может. Как ни крути, командир дивизии — должность генеральская. Значит, генерал-майор.
Возникла пауза. Резких возражений никто не высказал, но все отлично понимали, чье мнение здесь является решающим.
— Договаривайте, товарищ Жуков, — кивнул Сталин, — вы ведь сказали, что это формальный подход, а мы с вами здесь не для формальностей собрались.
Жуков не стал мяться и сглаживать углы, это было не в его характере.
— При всем уважении к успехам товарища Нагулина, — ответил генерал, — он еще слишком молод для такого звания. Военные достижения, безусловно, необходимы для генерала, но они не всегда достаточны. Важен опыт, причем не только военный, но и жизненный. Важно военное образование, а у подполковника Нагулина его нет.
Я слушал это обсуждение и пытался понять, что происходит. Вроде бы, на спектакль, разыгранный специально для меня, не похоже. То есть,
