Организм-каннибал высвободился из оболочки, в которую превратился его родитель. Под воздействием воздуха его плоть сразу же начала твердеть: в одно мгновение она утратила прозрачность, и быстро растущий панцирь прошел через всю гамму мерцающих оттенков, напоминавших масляные разводы на воде — невероятные и завораживающие. Расколотая шелуха, оставшаяся от веспида, сломалась под весом паразита, который проходил через все этапы морфогенеза с ошеломительной скоростью.
Его плоть разошлась и выпустила наружу прозрачные крылья. По сравнению с телом они были длинные, как у стрекозы, и оканчивались мембранной паутиной подвижных ресничек. Крылья сделали первый взмах, и из-под тела паразита развернулся черно-золотой сегментированный хвост. Существо обрело идеальную симметрию.
Хотя его рождение было страшным и излишне мучительным, само создание, безусловно, отличалось красотой. Прекрасный лебедь, вылупившийся из грязных останков, — свидетельство того, что даже из небывалой жестокости может возникнуть невиданная красота. А потом на новорожденное существо опустился железный ботинок и втоптал его в грязь: циничное свидетельство — как будто кто-то в этом сомневался — того, что в этом мире нет ни справедливости, ни сострадания.
Владелец ботинка, а также всего громоздкого доспеха терминатора-катафрактария, смотрел на затянутую дымом гору и золотую цитадель, венчавшую ее вершину. Не подозревая, что он только что оборвал чью-то короткую жизнь, Форрикс изучал взорванные террасы Кадмейской цитадели и был вынужден с неохотой признать, что фортификации мастерски использовали особенности местной топографии и составляли единое целое с окружающим городом. Военные строители из Имперских Кулаков всегда действовали бесстрастно и эффективно, но их командующий понимал первую заповедь победителя: лучшее завершение кампании — это когда проигравшая сторона не чувствует себя завоеванной.
Железные Воины об этой заповеди редко вспоминали.
— Завоеватель укрепляет стены, и все склоняются перед ним как перед освободителем, — сказал Форрикс, оглянувшись на оставшуюся внизу широкую долину.
Вокруг цитадели зубчатыми линиями высились укрепления: стены, оплетенные колючей проволокой, дерзко рассекли нижний уровень города, без всякого почтения вторглись в жилые районы, в сельскохозяйственные и промышленные территории, и с той же наглостью осквернили природные красоты этого места. Редуты, бункеры и высокие донжоны росли, словно сталагмиты в пещере, и пелена дыма накрыла собой красную пыль долины.
Подошва крутого холма в самом центре огромного космопорта уже оделась в металл, и с каждым новым днем стальной каркас поднимался все выше — полз вверх подобно раковой опухоли, которая не остановится, пока не скроет под собой всю красно-охряную шкуру горы. За нарастающей железной обшивкой следовали новые участки фуникулерных рельсов большого сечения; по этим путям тяжелые бомбарды и гаубицы поднимут к огневым позициям, устроенным на скальных террасах. До сих пор обстрел вели в основном «Василиски», эти трудяги осадной артиллерии, но еще несколько дней — и более крупные орудия поднимутся достаточно высоко, чтобы посылать тяжелые бризантные заряды в сердце цитадели.
А после этого все будет кончено.
Ни одна крепость не устоит, когда за нее берутся мастера артиллерийского дела. Железные Воины сровняют этот холм Дорна с землей и не оставят и следа от Кадмейской цитадели — и не важно, какие технологические чудеса создали ее стены.
Какое-то время Форрикс наблюдал, как отряд пленных горожан тянет по склону длинные мотки троса в стальной оплетке. Люди обливались потом от неподъемного груза и кровью — от кнутов Обакса Закайо. За ними шли строительные машины, когтистые и с паучьими лапами: они бурили гору, чтобы установить стяжки и укрепить породу, как того требовали осадные инженеры. В этой работе было неумолимое и успокаивающее постоянство, но только те, кто был хорошо знаком с искусством строительства и разрушения фортификаций, могли оценить сложное взаимодействие логистики, планирования и физической силы. За всей этой жестокостью и рабским трудом, лишениями и насилием, которому подвергалась земля, скрывалось истинное искусство, скрывалась красота — необычная и редко кому заметная.
— Снова любуешься своими шедеврами, триарх? — спросил Барбан Фальк, поднимаясь на защищенный наблюдательный пост. Чуть выше поста располагались первые передовые укрепления, которые Имперские Кулаки возвели на этой планете; теперь они были разрушены.
— Любуюсь, да не своими, — Форрикс кивнул головой в сторону вражеских фортификаций.
Хотя цитадель скрывалась за облаками дыма, марево над ее стенами, которые артобстрел испещрил шрамами и выбоинами, указывало, что древние автоматические механизмы самовосстановления уже приступили к ремонту. В мираже пустотных щитов огромные клубы пыли и слабые солнечные лучи причудливо искажались, и преломленный свет рассыпался осколками радуги.
— А ты всегда любил дразнить судьбу, ведь правда, Форрикс? — заметил Фальк; из-за их массивных доспехов на маленьком посту теперь было не повернуться.
Форрикс и без уточнений понял, что тот имел в виду.
После катастрофы в системе Фолл о сынах Дорна можно было говорить только с ненавистью, и Железный Владыка нещадно карал за проявление любых других чувств. Если бы на месте Фалька был кто-то другой, Форрикс бы в такой ситуации промолчал, но он доверял Барбану — насколько один Железный Воин может доверять другому.
— Ты и сам думаешь так же, я знаю.
— Да, но мне хватает ума держать язык за зубами.
— Что ж, ты всегда разбирался в политике лучше меня, — признал Форрикс.
— Зато ты — один из Трезубца, и примарх к тебе прислушивается.
— Очень немногие могут сейчас этим похвастаться, — ответил на это Форрикс с неожиданной для себя прямотой.
Фальк пожал плечами, что в тяжелом терминаторском доспехе было совсем не просто. Пластины исполинской брони были окантованы черно-золотыми шевронами, и гладкая поверхность цилиндрических наплечников резко контрастировала с броней Форрикса, изношенной в боях. Это снаряжение изначально создавалось для кузнеца войны Дантиоха из 51-й Экспедиции, но после того как тот потерпел три поражения подряд на Голгисе, Стратополах и Крак Фиорине, оно перешло к Фальку как более достойному кандидату. О Дантиохе, как и о Фолле, Железные Воины теперь не говорили; о делах его предпочли забыть, а имя стало синонимом для провала поистине колоссальных масштабов.
— Я не рискну утверждать, что понимаю ход мыслей нашего господина, но я действительно вижу, когда в нем поднимается волна гнева. — Фальк пошевелил похожими на зубила пальцами силовой перчатки, словно взвешивал каждое слово, которое собирался сказать. — А волны эти поднимаются все чаще и при этом становятся все сильнее.
