Первая доза коньяка, поначалу радовавшая легким теплом, уже куда‑то испарилась. Костя вдруг почувствовал сильную усталость. Она накатила волной и наполнила тело железной тяжестью. Костя снова налил в бокалы. День выдался трудный. Он долго работал, застрял в центре города, возвращаться пришлось поздно.
— Ну как, полегчало? — спросил он у Маши.
— Да, мне уже лучше, — она утвердительно закивала.
— Давай выпьем еще.
Она робко взяла бокал. Обозначился характерный изгиб в рисунке губ.
— Ты один здесь живешь? — Маленькая ласточка над переносицей взмахнула крыльями.
— Нет, не совсем. Иногда по ночам кто‑то скребется. То ли крыса, то ли домовой.
Маша попыталась улыбнуться, сдвинув уголок рта.
Они выпили.
— Может, хочешь перекусить? — спохватился Муконин.
Маша молча пожала плечами.
— Кажется, у меня завалялась пара яиц. Пойду сделаю яичницу.
Так он сказал и отправился на кухню, по пути вдруг осознав, как пошло прозвучала первая фраза. Пошло прозвучала бы в иное время, в ушедшем мире, но здесь и сейчас на подобное уже не обращаешь внимание.
Когда Костя вернулся, он застал ее в том же положении. Как будто за эти пять минут его отсутствия она даже не пошевелилась. Девушка сидела с пустым бокалом в руке, вжавшись в кресло, и зачарованно смотрела на мелькающий экран. В фильме пьяный Лукашин в этот момент изумлялся тому факту, что он находится в Ленинграде, а не в Москве. Маша лишь мотнула головой в сторону вошедшего Кости и блеснула глазами.
— Вот, поешь. У меня что‑то нет аппетита. — Он протянул ей тарелку, с которой призывно смотрели два больших желтых глаза, сервированных с одного краю вилкой, а с другого — кусочком черного хлеба.
— Спасибо, — тихо поблагодарила Маша, устроила тарелку на коленках и сразу принялась кушать.
Он стал молча наблюдать, как она изящно держит вилку, как тщательно пережевывает, аккуратно работая челюстями, как поднимает исподлобья виноватые глаза. Ну точно — котенок. Выкинутый за порог из благородной семьи. Подыхать будет от голода, а все равно съест не торопясь.
Когда тарелка опустела, Маша поставила ее на комод, находившийся поблизости. Вопросительно и добродушно поглядела на Костю. Ему почудилось, что карие глаза ее затянулись поволокой. Муконин опять разлил коньяк.
— Ну вот, теперь можно еще выпить, — попечительно сказал он.
В этот раз Маша с готовностью приняла большую рюмку. Осушила вслед за ним и даже почти не поморщилась.
И после этого ужина «чем бог послал», и этого третьего коньяка, она начала таять, как снежная баба. Принялась вдруг говорить без умолку, подобно случайному попутчику в купе поезда. То появлялась скупая слеза на раскрасневшейся щеке, то ее озарял редкий смешок — она рассказывала о своих недавних бедах и давних радостях. О том, как тяжело было ехать в холодном вагоне, набитом вонючими беженцами, как трещала голова от плачущих младенцев и пьяных причитаний. О том, как хорошо жилось в детстве, как она ездила в Турцию с родителями и купалась в Черном море, а небо казалось чистым и мирным, и никто не предполагал, что все когда‑то вот так вот жестоко изменится. II что папа в разгар второго экономического кризиса отправился на заработки в Москву и там потом оказался в самом эпицентре ядерного взрыва, а мама умерла от сердечного приступа. I I как она, Маша, добралась на попутных автобусах до Казани, а потом села в поезд.
Тут она, наконец, заплакала, со всхлипами, с сотрясанием хрупких плеч и груди. Муконин сел рядом, прижал ее к себе, стал гладить по спине и утешать.
— Я не знаю, — захлебываясь, отрывисто говорила она. — Это все так… Куда идти?.. И если б не ты… Я бы сгинула тут…
— Ну перестань, перестань, — сквозь зубы твердил Костя, у него в горле стоял комок. — Все наладится. Все будет хорошо.
Она вдруг затихла, обняла его за плечи и поцеловала: сначала в шею, потом выше. Костя ответил. Он впитал ее слезы на щеках, осторожно попробовал ее губы, отдающие виноградным спиртом и жареным яйцом. Затем они начали жадно целовать друг друга.
«Умный дом» потушил свет от щелчка хозяина и заглушил телепанель. II скромная луна, подглядев в окно, заметила, как торопливо руки стягивают одежды.
Рано утром нещадно затрындел домофон. Осторожно убрав с груди Машину руку, Костя с трудом поднял голову, совой поглядел в окно. Между щелками жалюзи едва рассеялась темная синь. Муконин нащупал пульт и включил настенную панель. На экране нарисовалось угрюмое лицо, которое, слегка шевеля густыми черными усами, низким голосом произнесло:
— Откройте, Комитет Безопасности!
Костя тихонько матюгнулся и нажал кнопку. Похмелье не мучило, но голова почему‑то казалась тяжелой. Маша слабо простонала и отвернулась к стенке. Он нехотя вылез из теплой постели, ежась от холода (топили плохо), оделся и пошел открывать.
На пороге стоял тот же усатый тип, невысокий, как и Костя, он был в камуфляжной куртке. Его седые волосы прикрывала шапка–формовка с оставленным снятой кокардой отпечатком. Из‑за его спины кидали выразительные взгляды два молодца, бритые ежики на макушке, тоже в защитных спецах.
— Константин Муконин?
— Ну допустим.
Перед глазами у Кости мелькнуло удостоверение комитетчика. «Жаль, что у меня нет средства проверить чип», — пролетело в голове.
— Мы из Комитета Безопасности. Вы подозреваетесь в причастности к покушению на министра Комова.
От неожиданности Костя растерялся и отступил в сторону. Незваные гости без церемоний ввалились и двинулись в комнату.
— Какое покушение, вы издеваетесь, что ли? — опомнился Костя, дернувшись вперед. — Я агент Правительства.
В комнате он обогнал их и преградил дорогу. Быстро достал из брошенных на стул брюк
потертую корочку и сунул в лицо усатому. Наверно, нелепо в этих серых штанах и красной
футболке, с протянутой ксивой, стоять тут перед ними. Такая промелькнула мысль. Маша проснулась и села на диване, притянув одеяло к шее. Ее осоловелые глаза округлились, наполнились страхом.
— Костя, что происходит?
Главарь комитетчиков отстранил удостоверение и обошел Костю.
— Мы знаем, кто ты такой. Но у нас особое распоряжение.
— Вот как? Интересно, чье же? — обернулся хозяин.
— Костя, кто они такие? — снова подала голос Маша.
— Успокойся, все нормально. — Муконин сел на диван рядом с девушкой.
— Так, а это у нас кто, сожительница? — пренебрежительно спросил усатый, подойдя к окну.
— По–моему, это вас не касается.
— Ну, это уж нам судить, что нас касается, а что нет, — насупился главарь.
Поглядев на своих подшефных, он тут же отдал им распоряжения:
