— В той же степени, что и все остальные прогнозы. Если хотите, все наши попытки теоретизирования вокруг Поля — гадание на кофейной гуще. Не более.
— Нет, ну вы поймите, — это ж нонсенс! Вы утверждаете, что для корректировки не нужен корректировщик, что воздействие вполне может быть осуществлено слиянием грез большого количества людей, вдохновленных единой верой…
— Совершенно верно. Такова природа большинства религиозных чудес. Христианских, в частности.
— Если с корректировкой может справиться толпа любых болванов, зачем тогда обществу мы, как вы думаете? — ехидно заметил Звонков. — Зачем ему Служба информационной безопасности вообще?
Моравлин закинул ногу на ногу, обхватил колено сцепленными в замок пальцами. И очень спокойно, с оттенком некоторой грусти спросил:
— Выходит, все, что подрывает ваш авторитет как офицера Службы, является антинаучным? Александр Иванович, а вы уверены, что Поле согласилось бы с вами? Что ему вообще есть дело до вашего самолюбия? Вы просто боитесь его, а потому верите не в Поле, а в свое представление о нем.
— Я ни во что не верю. — Звонков начал злиться. Он терпеть не мог, когда его уличали в страхе перед Полем. В страхе, которым страдали все офицеры Службы, не обладавшие даром ясновидения или корректировки. — Поле — одна из форм существования материи, а не религия. И уж тем более не Бог.
Оба замолчали. Моравлин не спешил доказывать свою правоту. Он пять лет подряд, как идиот, что-то кому-то доказывал. Пришло время молча собирать плоды.
— Ну, хорошо, — с усилием над собой признал Звонков. — Возможно, вы правы. Признаю, я действительно среагировал на болезненный намек на непригодность большинства офицеров Службы к работе в Поле. Я готов даже допустить, что ваша версия о коллективной корректировке и реинкарнации имеет право на существование. В конце концов, она ничем не лучше наших методов поиска корректировщиков древности по легендам и преданиям. Но почему же именно Вещий Олег?
— Потому, что именно он был центральной фигурой неомифотворчества в первой половине двадцать первого века. В России тогда Вещего Олега возрождали в каждом третьем произведении массового искусства, наряду с эльфами. Вообще, эта идея — возродить кого-нибудь великого, чтобы восстановить Закон и Порядок на нашей земле, — владела тогда почти всеми умами. Причем по невежеству народ иногда пытался поднять из могилы великих антикорректоров вроде Сталина. И мифотворцы, естественно, отразили народные чаяния, не сговариваясь выведя вперед Вещего Олега. Почему? Во-первых, он подходит для героя именно мифа: он загадочен, он пророчит, он не от мира сего. Во-вторых, Олег Вещий все-таки по праву может считаться создателем русской государственности. И, кстати, он именно тот человек, который однажды уже дал нам Закон. Это привлекало. А привлекательно созданный образ, в свою очередь, собирал толпы людей, искренне в него уверовавших.
— А Христос? Сколько народу в него верило? И как ждали его пришествия в 2000 году. Почему-то тогда ваша теория не сработала.
— Отнюдь, — удивился Моравлин. — Я же писал как раз и об этом случае. И специально оговорил, что одной лишь веры народной мало для корректировки высшей ступени или для появления корректировщика, способного на это. Народные чаяния могут сыграть роль лишь запроса к базе данных. Не более того. А главная причина возрождения — целесообразность появления определенной личности. Пришествие Христа в двухтысячном году стало бы причиной катастрофы, потому что Поле слишком старо, чтобы выдержать воздействие даже шестой ступени. Христос работал от седьмой и выше.
— Вещий Олег — тоже.
— Да. Но Вещему Олегу нет необходимости работать на Земле, только и всего. Он “собиратель племен”, а Христос — создатель цивилизации на основе нации, появившейся на месте собранных племен. Нацию, вон, пожалуйста, на Венере можно создать. Даже на Марсе. А вот цивилизацию туда нести рано.
— Иван Сергеич, — Звонков потер виски, — вы понимаете, что на самом деле вы прогнозируете?
Моравлин откинулся на спинку стула, глаза блеснули торжеством:
— Да. Прекрасно понимаю. Я прогнозирую появление двух крупных корректировщиков, из которых для вас важен только один, поскольку второй будет заниматься страховкой первого. Я прогнозирую катаклизмы, связанные с инициацией реал-тайм корректировщика высшей ступени. Я прогнозирую, что минимум двадцать процентов землян уйдут с Земли вслед за этим деятелем, чтобы создать вовне новую нацию. Нацию, независимую от Земли. И я даже просчитал некоторые признаки, по которым этого деятеля можно будет отыскать до инициации, чтобы хоть как-то сгладить последствия его воздействий на Поле.
Звонков покачал головой, вроде бы соглашаясь, и неожиданно спросил:
— Иван Сергеич, я слышал, у вас сын корректировщиком оказался?
— Да.
— Ну и как оно вам — быть отцом корректировщика?
Моравлин неуверенно пожал плечами:
— Не знаю. У меня было такое подозрение, давно появилось. Страшно мне, если совсем честно. Страшно за сына, в первую очередь. Потому что корректировщики — не совсем люди…
— Ну, это вы загнули.
— Думаете? А как объяснить их многодневное умирание? Как объяснить их долголетие? То, что у подавляющего большинства людей эти несчастные каппа-клетки не развиваются?
— Да это все понятно. Но прямо так сразу — нeлюди…
— А почему вы считаете, что Поле должно порождать только людей? С чего вы взяли, что оно не может создать нечто принципиально иное? Мы ж о нем ничего толком не знаем.
— Ну, вот ваш сын подрастет, сами и спросите у него, что такое Поле. А потом будете нас, несмышленых, учить уму-разуму.
Моравлин гневно на него посмотрел, ничего не сказал и вышел из кабинета. Звонков поморщился. Конечно, Моравлин, уличив начальника в страхе перед Полем, был бестактен. Но Звонков перещеголял его, фактически, лишний раз напомнив о том, что Моравлин — всего лишь смерд, воспитывающий князя. И когда князь подрастет, ему не будет никакого дела до переживаний смерда. Они обречены на непонимание, эти родители корректировщиков. Они боятся своих детей, пытаются загнать тех в человеческие рамки, а нечеловеческое вылезает у детей в самый неожиданный момент… И всегда это ощущение, что ребенок намного старше тебя. Старше, сильней и мудрей. И на тебя смотрит примерно так, как ты на домашнюю собаку.
Крякнув с досады, Звонков поднялся, подошел к окну. С двадцать восьмого этажа открывался не самый примечательный вид: окна офиса выходили на Давыдовский завод стройдеталей. В Центральном управлении окна выходят на парк, вспомнилось ему. И Моравлин еще совсем недавно любовался деревьями. А сейчас смотрит на промышленный сектор. Но все равно упрямо держится за свой прогноз.
