— Сын мой, — изрек отец Савватий, — я готов принять это мученичество. Быть может, в привычной для тебя атмосфере лекарств и препаратов ты решишься наконец исповедаться.
Я опустил глаза: что тут скажешь? Я — грешник. Обряды соблюдаю не столь ревностно, как это делают, например, мои родители. А нашему священнику — иеромонаху Александро-Невской лавры — палец в рот не клади. Грамотный да прыткий, такой мигом епитимью пропишет.
Со стороны замаскированных дверей раздался громкий щелчок. Мы мгновенно подобрались. В руках Северского блеснула сталь кортика.
— Северский! — громким шепотом окликнул я артиллериста. — Откуда у вас оружие? Где вы умудрились его спрятать?
— Но-но, господин Пилюля! Много будете знать…
— О-о-очень хорошо! — протянул Стриженов.
Уж не знаю, чего хорошего помощник капитана углядел в единственном кортике. Мне в голову пришла неожиданная мысль: быть может, для нашего противника холодное оружие не представляет угрозы? Быть может, в лепете матросов о чертях и демонах содержится доля правды? Не хотелось бы — честное слово! — очень бы не хотелось…
Дверь отъехала в сторону, через открывшийся проход в «келью» хлынул яркий свет. Затем в каменный мешок втолкнули закутанное в темный балахон босоногое существо. А то, что незнакомец оказался среди нас не по своей воле, я понял, оценив проворство, с которым он бросился обратно к дверям. Но двери захлопнулись у него перед носом, вызвав у пришельца кратковременный истерический припадок. Он принялся вопить и колотить по каменной поверхности, не жалея кулаков.
— Барышня! — мгновенно определили матросы.
От меня не укрылось, как черный, будто цыган, верзила-боцман Гаврила Аристархович Багров подает сигналы своим дружкам-матросам. Я мгновенно догадался, что последует дальше. Женщина окажется на полу, в горло ее упрется острие кортика… А уже затем начнется дознание: пострадавшая ли она, подобно нам, или же состоит на службе у неведомого противника. Я решил опередить события. Еще на «Кречете» у меня случилась с Гаврилой пренеприятная история. Я даже обращался к командиру корабля, капитану первого ранга И.К. Герману, с требованием повесить этого негодяя на рее. Сгоряча обращался, само собой. Дело было вот в чем: Гаврила поймал двух матросов на воровстве водки из ахтерлюка. Недолго думая, взял их за шеи, точно котят, и треснул друг об друга лбами. В итоге злополучные воришки оказались у меня в операционном пункте, и оба — с сотрясением мозга. А одному из них даже пришлось подштопать голову.
Поэтому сейчас я без колебания оттолкнул верзилу с дороги, схватил бьющуюся об дверь девицу за руки и крепко встряхнул.
Она подняла на меня полные слез фиалковые глаза.
— Отпустите меня… — прошептала обветренными губами. — Сжальтесь…
Я же застыл. И дело было не в том, что барышня оказалась хороша собой (несмотря на россыпь кровоподтеков на лице и давно не мытые, свалявшиеся, будто войлок, темные кудри). Просто я ощутил… Я ведь врач в пятом поколении. И дедушка, Царствие ему Небесное, не раз говорил: это случится, словно искра. И внутренний мир пациента откроется, подобно книге.
И вот «дедушкина искра» действительно коснулась меня. Впервые за десятилетнюю клиническую практику.
— Вы ждете ребенка, — сказал я.
По лицу девицы, и без того искаженному страхом, разлилась смертельная бледность, будто я завел речь не о беременности, а о саркоме или о газовой гангрене. Она беззвучно, по-рыбьи, захлопала губами.
Да, порой мы делаем открытия в неожиданных условиях. Как, например, я. И как она.
Я почувствовал на плече чью-то руку.
— Павел Тимофеевич, вы примете пациентку чуть позднее. Обернувшись, я увидел, что в спину мне дышат Стриженов и Северский. Девица отшатнулась, прижалась спиной к двери и поглядела на офицеров взглядом затравленной волчицы.
— Вам не причинят вреда, — пообещал я за всех, глядя в необычные яркие глаза. И добавил в адрес нетерпеливых офицеров: — Она очень напугана и истощена донельзя. Имейте такт, господа!
— Не беспокойтесь, господин доктор. — Северский усмехнулся. — Русские офицеры не обижают беременных женщин. Ну-с, сударыня, давайте знакомиться: это Федор Арсеньевич, а я — Георгий Иванович. А как вас звать-величать? Откуда вы? Рассказывайте все по порядку!
«Сударыня» же заколотила кулаками в дверь с удвоенной силой, заголосила почище сирены. Я покачал головой, вздохнул и отступил к противоположной стене «кельи». Мне показалось, что слова моряков не доходят до сознания этого жалкого, насмерть перепуганного создания.
Северский и Стриженов сначала засыпали беднягу вопросами, затем принялись утешать и уговаривать. Их старания пропали даром. Через какое-то время на помощь офицерам пришли матросы. Седой, как лунь, Тоша убеждал ласковым голосом:
— Дочка, никто тебя не обидит. Слышишь, дочка? Как звать-то тебя?
Тошу бил по рукам боцман Гаврила.
— Тянет здесь лапы!.. Эй, красавица! А, красавица! Крестом святым клянусь — ни одной девки в жизни не разобидел. Хорош голосить, а, красавица?
Как ни странно, общение помог наладить отец Савватий. Причем сделал он это самым простым и действенным способом: выудил из кармана рясы просвиру и сунул ее в трясущиеся пальцы девицы. Просвира была тверда, словно передержанный сухарь. Об этом можно было догадаться по раздавшемуся секундой позднее скрипу зубов и сосредоточенному выражению, появившемуся на девичьем личике.
— Галя… — сказала она после того, как слизала с грязных пальцев последнюю крошку. Звереныш соблазнился приманкой.
— Галя! — довольно отозвался Северский. — Итак, она звалась Галина…
К сожалению, девушка рассказать много не могла. Или, быть может, не хотела… Я так до конца и не понял это бормочущее невпопад существо.
Галя не знала, где мы находимся. Не знала, кто взял нас в плен. Но в каменный мешок ее забросили затем, чтобы она передала нам требования неведомых агрессоров.
Агрессорам мы были необходимы в качестве рабочей силы.
— Та-а-ак… — Стриженов глубокомысленно покрутил ус.
Матросы, не стесняясь присутствия священника и «сударыни», разразились грязной бранью. Работы, насколько мы смогли понять, были земляными.
— Та-а-ак… — снова протянул Стриженов.
Из слов Гали следовало, что утром (утром?) нам надлежит загрузиться в некое транспортное средство и отбыть на место работ. Если мы не сделаем это добровольно, то нас, по-видимому, повторно приведут в бессознательное состояние и вывезут насильно. В последнем случае трудиться, так или иначе, придется, но только на пустой желудок.
