всеми четырьмя копытами, взметая в воздух целые комья сырого дёрна. Вся морда его была раздроблена и смята так, будто угодила под паровой пресс, левый клык и большая часть костяных наростов на морде торчали обломками.
Но тварь была ещё жива. Примерившись, я саданул снова, с не меньшей силой, и опять целясь в голову. На этот раз звук удара было хорошо слышно — жутковатый, глухой, влажный, будто здоровенной кувалдой ухнули по сырому бревну. Кабан резко замер, словно его выключили. Но я на этом не остановился — переключился уже на основной свой Аспект и запустил в него призрачные щупальца и принялся жадно поглощать свободную эдру. Втянул её в себя за пару секунд, потом, разрывая и переваривая тонкое тело, добрался до узла-сердечника, содержащего саму суть Дара.
Не знаю, сколько конкретно это длилось — вряд ли дольше десяти-пятнадцати секунд. Я в эти мгновения не замечал ничего вокруг — процесс поглощения чужого тонкого тела захлёстывал меня волнами эйфории, и отвлечь от него меня, наверное, не мог бы даже выстрел в упор. Не знаю, как это выглядело со стороны, но, наверное, жутковато — я замер, оскалившись, дрожа и простирая руки перед собой, будто пытаясь поднять что-то тяжелое. И это тяжелое действительно приподнималось — туша кабана на пару мгновений даже оторвалась от земли, но потом рухнула, стоило мне закончить.
Секач был хоть и матерый, но всё же не настолько, чтобы успеть сформировать твёрдый карбункул. Его «сердце», содержащее Аспект, представляло собой сгусток заряженной эдры, который я, не глядя, упрятал в свободную ячейку Сердечника. Разберусь потом, в более спокойной обстановке.
Дождь по-прежнему шелестел, лужи бурлили от падающих капель, из-под туши кабана медленно растекалась разбавленная дождевой водой кровавая лужа. И этот шум дождя был, пожалуй, самым громким звуком, потому что застывшие вокруг меня сокурсники, кажется, даже дышать перестали, вытаращившись на меня так, будто привидение увидели. Лишь постанывал чуть поодаль парень, которого успел отшвырнуть секач. Но, судя по тому, что бедняга уже стоял без посторонней помощи, ему повезло — отделался лёгким испугом.
Боцман, всё ещё сжимающий в здоровой руке бесполезный нож, вообще выглядел так, будто его обухом в лоб ударили. Лишь глядел то на кабана, то на меня.
Эйфория от победы и от здоровенной порции эдры быстро схлынула, сменившись досадой. Ну, вот, теперь новая волна слухов и пересудов обо мне обеспечена! Только-только удалось местных репортёров от себя отвадить…
Я тоже окинул взглядом тушу чудовища, и тело захлестнуло жаркой волной запоздалого адреналина. А ведь здоровенный, гад. К счастью, схватка закончилась быстро, и опасных сюрпризов он преподнести не успел. Но если бы я промахнулся хоть немного… Или силы удара не хватило бы… Это могло бы очень скверно кончиться. Ещё и препод вылез в неподходящий момент, чуть не сорвав мне всё дело…
Переведя дух, я исподлобья взглянул на Боцмана и проворчал:
— Знаете, что, Борис Георгиевич? Так, на будущее… Не надо лезть мне под руку, ладно?
— Ох, и скандал опять будет! Гейзехуза точно из ректоров попрут. Только-только ту историю с албыс забывать стали — и на тебе! Такую свинью ему опять подложили…
— Ага! Причём в прямом смысле.
— Но как эта зверюга там оказалась? Неужто с того берега приплыла? Там же река саженей в пятьсот, а то и больше!
— Почему обязательно приплыла? Может, по мосту перебралась. Ночью, например…
— Да там вообще целое стадо, похоже! Сначала-то на поросят наткнулись. Мелкие совсем.
— Значит, минимум одна матка тоже там пасётся. А то и несколько. Кабаны, бывает, в здоровенные стаи сбиваются…
— И как охрана-то это всё прозевала? Ещё пару недель назад весь парк вон с солдатами прочёсывали, когда убийцу Бергера искали…
— Кстати, а видели, как Кочан-то на это чудище с дрыном попёр? Не сдрейфил же…
— Так это не от большого ума. Чего ты такому кабаняке острой палкой сделаешь?
— Ой, кто бы говорил! Ты вообще дёру дал так, что только пятки сверкали!
— Мы за подмогой побежали!
— Ага, как же…
Я слушал оживлённо судачащих между собой студентов вполуха, больше занятый своими мыслями. Ребята же тараторили без умолку, скрашивая себе обратный путь к учебным корпусам. Мы шагали через парк напрямик, уже без хитроумных маршрутов, усталые, мокрые и грязные — оставаться дальше на берегу и устраивать костры для просушки уже, конечно, не стали.
Меня, к счастью, никто не донимал, хотя взгляды я на себе ловил постоянно. Но стоило самому оглянуться — как любопытствующие тут же прятали глаза. Да и вообще, держаться старались чуть в стороне — вокруг меня будто бы невидимая преграда образовалась радиусом в пару шагов. Даже приятели — Варя, Жак, Глеб Трофимов — держались чуть позади.
Колыванова на меня вообще, кажется, обиделась. Я сначала и не понял, почему.
— Варь, ты чего?
Девушка сначала дёрнула плечом и отвернулась, показывая, что не хочет разговаривать. Но тут уже забеспокоился и Жак — тоже начал её расспрашивать. Наконец, она неохотно проворчала:
— Просто… Жестокий ты, оказывается, Богдан. Зачем убивать-то было несчастную животину?
— Вот те раз… — опешил я. — А что ж, смотреть на него, что ли? Опасная зверюга-то. Кучу народа мог поранить, а то и убить.
— Но ты мог бы его просто… прогнать. Да и вообще, он же просто своё стадо защищал!
— А я — своё, — усмехнулся я.
— Ой ли? — прищурилась она. — Сдаётся мне, ты не потому на него накинулся, что ребят защитить хотел. А ради добычи.
— Ну зачем ты так, Варвара! — возмутился Полиньяк, но Варя, упрямо склонив голову, посмотрела на меня искоса.
— Ты вообще здорово изменился, Богдан. Раньше ты таким не был.
— Каким «таким»?
Она помедлила, подбирая слова.
— Хищник ты теперь. Я это прямо чую. Аж страшно становится.
— Ну, тебе-то нечего бояться, Варь. Ни тебе, ни другим моим близким.
Она лишь вздохнула и отвернулась. Я не стал больше на неё наседать. Да и вообще, то, что меня на время оставили в одиночестве, меня вполне устраивало. Обсуждать произошедшее не было желания. А вот подумать, прислушаться к себе — не мешало бы.
Добыча мне досталась хоть и лёгкая, но довольно весомая. Сложно оценить точное количество поглощённой эдры — я пока не нашёл для этой субстанции внятных единиц измерения, так что приходилось опираться исключительно на собственные ощущения. И выходит так, что за один присест я слопал объем, который до этого не мог накопить и неделю. Пожалуй, перед этим последний подобный куш мне перепадал только с русалки, на которую мы наткнулись в усадьбе Берсенева. Но в этот раз я довёл дело до конца и заполучил «сердце» с заключённым в нём Аспектом. И мне не терпелось исследовать его подробнее, а то и опробовать в деле.
Нематериальный голод, терзавший меня все последние дни, кажется, немного унялся. Всё тонкое тело пульсировало, светящиеся дуги между Узлами мерцали, будто неоновые трубки. Да и сами Узлы будто бы… окрепли, что ли. Изначально они выглядели этакими медузами — полупрозрачные, с нечёткими очертаниями и ещё более призрачными внутренностями. Но сейчас их структура становилась всё чётче. Особенно у Грудного узла. Тот, хоть визуально и не увеличился в размерах, с каждым днём становился всё плотнее и ярче. А после победы над измененным секачом в районе солнечного сплетения и вовсе начало покалывать, будто там засела дробина.
Собственно, у меня уже давно была версия, объясняющая, что со мной происходит. И сейчас я лишь получил ей лишнее подтверждение.
На месте Средоточия постепенно формируется кристаллический карбункул. Это важный этап в развитии нефилима — примерно, как появление кадыка и ломка голоса у мальчишек в пубертатный период. Тонкое тело начинает напрямую воздействовать на организм, вызывая формирование новых органов. Тут-то и пролегает грань между обычными Одарёнными и настоящим нефилимом. Причём физические кондиции тут не имеют значения — основную роль играет развитие самого Дара и количество поглощённой эдры. У кого-то карбункул может появиться уже в преклонном возрасте.
Что ж, как говорится, всё идёт по плану. Я становлюсь сильнее, и сила эта мне очень пригодится. Вот только, кажется, если сидеть на подножном корме, этот переходный период может затянуться. Чтобы кристалл в груди, наконец, оформился, мне нужно влить в него ещё немало энергии. Как сегодня. И для результата понадобится что-то посерьёзнее кабана-переростка.
