Бурцев вытер пот со лба.
Неужели все прошло настолько быстро? Неужели один штурмовик он умудрился сбить, пока падал второй? А ведь казалось‑то! Казалось, будто полжизни минуло во всполохе огней, грохоте выстрелов и собственном безумном оре.
В горле першило, саднило. Дышалось тяжело, вдыхалось помногу. А воздух — вонючий, вперемешку с пороховыми газами. Бурцев откашлялся, глянул на пробоины в палубе. Ноги почему‑то отказывались держать — его повалило на пулемет.
— Тонем! Мы то‑о‑онем! — звонкий голос Ядвиги мигом вывел из ступора.
Е‑о‑пс! Так вот что с ногами! Дырявая палуба кренилась. Изрешеченная корма погружалась в воду. Разбитый нос судна задирался вверх. Действительно тонем! Катер ведь прошили насквозь! А на борту никаких спассредств! Они держались на плаву лишь благодаря низкой осадке разгруженного судна. Но это продлится недолго. Если ничего не предпринимать.
Бегом — в машинное отделение. Бурцев прыгнул вниз. Сразу ухнул в воду по пояс. Пока по пояс. Течь тут была везде, всюду. Вода шумела, бурлила. Отсек наполнялся так быстро, что никакая помпа не поможет. А кругом — искореженное железо да разорванные трубы.
Люк! Люк герметичной перегородки! Задраить, замуровать намертво машинное отделение, пока еще можно успеть. Он задраил, замуровал. Успел…
На палубу его — промокшего, нахлебавшегося — вытащили Дмитрий и Збыслав. Рядом сидел на корточках Сыма Цзян. Китаец задумчиво ковырял пальцем пробоины — сравнивал следы от авиапушек «мессера» со ствольным срезом трофейного «шмайсера».
— Птица‑дракона кидалася в наша корабля большая невидимая стрела, — глубокомысленно изрек старик.
Бурцев кивнул на кормовое орудие:
— В том вон самостреле стрелы такого же калиб… ну, размера такого же.
Китаец просветлел:
— Если это така, то моя думается, очень хорошо, что наша ни в чем не уступается ихняя.
Сухонький палец старика уткнулся в небо. Там, в безоблачной синеве, еще не рассеялся дымный след.
— Ни в чем, — согласился Бурцев.
И отвернулся.
Только вот улететь мы отсюда не сможем, друг Сема. Ни улететь, ни уплыть. Движок‑то — вдребезги. Так что прощай, Святая земля.
И Аделаидка тоже прощай.
Скособоченным поплавком они дрейфовали куда‑то в сторону от Крита. Да не куда‑то — в открытое море дрейфовали. Долго. Нудно. Безнадежно.
Корма полностью ушла под воду. Игривые волны перекатывались через палубу, плескались у зенитного лафета. Вокруг расплывалось радужное маслянистое пятно. Первая экологическая катастрофа на Средиземноморье…
Разбитая полузатопленная посудина едва‑едва держалась на плаву. Чуть испортится погода, чуть усилится ветер, чуть повыше станет волна — и они гарантированно пойдут ко дну.
Спасение пришло в том обличье, в котором его тут ну никак не ждали.
Первой алые пятна на горизонте заметила все та же глазастая Ядвига. О, это было что‑то! Поистине, нет для мореходов, терпящих бедствие, зрелища милее. Кричали и махали руками все. Как сумасшедшие. Как буйнопомешанные. Бурцев с трудом удержался от желания дать очередь‑другую из зенитки. Но это, пожалуй, было бы лишним. Стрельба могла отпугнуть спасительные алые паруса.
Их увидели, к ним приближались. Можно уже различить не только паруса цвета надежды, но и пузатый корабельный корпус. Здоровенный какой! А за первым судном, чуть поотстав, следовали второе и третье. Оба шли в кильватере, так что не сразу и приметишь.
Авангардный корабль — грузный, неповоротливый, скуластый, двухпалубный, с округлыми боками и двумя громадными рулевыми веслами — был значительно крупнее двух других. Около тридцати метров в длину, семь‑восемь в ширину. Бросалась в глаза массивная двухъярусная надстройка, уходящая уступами за корму. Две мачты‑однодеревки — фок‑мачта, установленная ближе к носу, и грот‑мачта, возвышавшаяся в центре, — несли на составных, обмотанных канатами реях косые латинские паруса. Верхушки‑топы венчали наблюдательные корзины. А от желто‑золотистых флажков и вымпелов, буквально облепивших судно, рябило в глазах. И на каждой развевающейся тряпице одни и те же геральдические львы. Красные, коронованные, поднявшиеся на задние лапы…
Малые суда сопровождения выглядели попроще, поскромнее. Зато двигались шустрее и, благодаря подвесному рулю на ахтерштевне и румпелю, пропущенному через корму, маневрировали лучше. Да и вид имели более грозный. На каждом по одной мачте и по одному прямоугольному парусу. На носу и корме — боевые площадки в виде деревянных крепостных башенок. Меж зубцов — щиты. Над щитами — вооруженные люди.
Все три корабля жадно ловили парусами слабый попутный ветерок. Ветер толкал суда к «раумботу».
— Похоже на торговое судно и конвой охраны, — заметил Бурцев. — Мы спасены!
Ответил Джеймс Банд. Сухо, без особой радости:
— Да, тот, что идет впереди, действительно, грузовой неф. Судя по флагам и геральдическим знакам, корабль принадлежит Кипрскому Королевскому Дому[2]. И два других в самом деле военные когти. Но только это не охрана. Ни на одном из них я не вижу гербов Кипра. На них вообще нет никаких опознавательных знаков. И мне это не нравится.
Брави хмурил брови.
— В чем дело, Джеймс? Выкладывай, давай.
— Когги прятались за королевским нефом, чтобы не спугнуть нас раньше времени.
— Ты хочешь сказать…
— Это пираты, Василий.
— Не может быть!
— Почему? Их полно в этих водах.
Так‑с… К атомному «раумботу»‑подранку начинают слетаться стервятники! Господа корсары жаждут порыться в трюмах судна цайткоманды СС. И как объяснить этим ребятам, что, окромя груза радиоактивного урана, им здесь ничего не светит?!
— Думаешь, нас хотят перебить, брави?
— Если сдадимся — нет, — криво усмехнулся Джеймс. — Рабы — ценный товар.
Неф‑прикрытие, разукрашенный королевской символикой, замедлил ход, неуклюже отвалил в сторону. Зловещие когги, наоборот, выдвигались вперед, брали жертву в клещи. Один заходил на абордаж с правого борта. Другой ложился в дрейф неподалеку. Этот поддержит атаку стрелами, если добыча вдруг вздумает сопротивляться.
А «добыча» сдаваться не собиралась. Джеймс уже держал в руках свой нож‑кольтелло. Гаврила поигрывал булавой. Освальд тянул из ножен меч. Нож, булава, меч… Нет, в данной ситуации лучше использовать другое оружие.
— Сыма Цзян, хватай!
Бурцев протянул китайцу трофейный «шмайсер».
— Будешь стрелять, когда я скажу, понял?
