Борисова звали Олегом, как и его знаменитого тезку — киноактера. Он даже чем‑то был похож на столичную звезду, что старательно подчеркивал перед всеми вокруг: частенько сводил внутренние края бровей вместе, как делал тот, другой Борисов, говорил со знакомыми всей стране интонациями. Прибыл он вечером на четырех лодках, одну из которых, изрядно потрепанную, притащил на буксире — местный охотник утопил двигатель в реке и пытался добраться до поселка на веслах, но, к своему счастью, встретил геологов.
Знакомиться ни с кем из новонабранных не стал, просто поручкался с каждым, что‑то пробурчал, поговорил с Кимом Стальевичем (называя того «товарищ Савельев») и завалился спать, словно и не было у него больше никаких срочных дел.
Всеми текущими делами занимался тощий Перепелкин. По имени — отчеству помощника начальника экспедиции никто не называл, но его, кажется, это обстоятельство ничуть не смущало.
Рогозина действительно внесли в какую‑то ведомость, тщательно переписав паспортные данные, выдали две пачки сигарет, флягу, комбинезон, энцефалитку с капюшоном, бейсболку, противомоскитную маску, добротные ботинки на толстой рифленой подошве, пару тюбиков бутадиона. Познакомили с единственной женщиной в экспедиции — поварихой Оксаной Андреевной, толстухой бальзаковского возраста, в каждом новом знакомце искавшей «того самого, единственного». Она же заведовала фармакологией, потому что когда‑то давно успела поработать медсестрой в каком‑то «полевом госпитале». Поняв, что Виктор ни за что не согласен стать «тем самым, единственным», она скучным голосом прочла ему короткую лекцию о мерах первой помощи при травмах, солнечных ожогах, укусах насекомых. Достала из мешка и выдала пятидесятистраничную брошюру с более детальным описанием местных опасностей.
На этом события прошедшего дня закончились, а теперь, ранним утром три лодки легко скользили по серой поверхности реки.
Юрик закончил петь свою бесконечную сагу о том как паромщик не хочет умирать в Ленинграде, потому что Арлекин срочно нуждается в миллионе алых роз для волшебника — недоучки.
Он перебрался ближе к Виктору, достал из нагрудного кармана бычок, прикурил, толкнул коллегу в бок локтем и неожиданно сказал:
— В плохое место едем, паря.
— Да? — Рогозин даже не представлял, что можно сказать на такое утверждение. Да и нужно ли что‑то говорить?
— Старые люди говорили, паря, что место очень плохое. Много старых сказаний о нем. И ни одного хорошего. Я вчера с Матреной говорил, паря… Плохое нас ждет. Никто из вас не вернется.
— А ты?
— А я вернусь, меня наши духи абаасы трогать не могут, Матрена заговорила. И видишь? — Якут показал Виктору какой‑то обрывок тряпки, — это, паря, кусок подола беременной бабы — лучшая защита от злых духов.
Якут многозначительно замолчал, будто его слова должны были объяснить всё разом.
Рогозин тоже молчал, ожидая продолжения.
— Матрена — внучка шамана Сабырыкы! — как бы нехотя бросил Юрик, но таким тоном, будто только что поведал Виктору, в чем состоит смысл жизни.
И стало еще непонятнее.
Рогозин оглянулся вокруг: серое небо, затянутое тучами, с редкими просветами, сквозь которые падали на землю косые золотистые лучи. В тон небу река, с серой холодной водой, извилистая, словно оставленная тем самым бычком, что «идет, шатается, вздыхает на ходу». Запах тины, сырости, немножко гнили. На реке три лодки, которые хоть и плывут вместе, но выглядят очень одинокими. Густая поросль каких‑то елок по обоим берегам, бывшими отнюдь не такими, какими должны были быть — один пологим, другой крутым. Оба берега состояли из зубатых скал, острыми клыками возносившимися к облакам — видимо, известная Рогозину по первому курсу физфака университета сила Кориолиса в этих краях проявлялась мало. Сквозь прорехи в нестройных каменных рядах прорывалась растительность. Какие‑то птицы, похожие на чаек, но гораздо мельче, чем те, что парили над Невой и рылись в городских помойках, перелетали с дерева на дерево вслед за продвигающимися вперед лодками.
Жутковатое место, которому только и не хватало какой‑нибудь вызывающей дрожь истории. И, кажется, Юрик верно оценил его настроение. Дернул за капюшон, вытаращил раскосые глазенки и громко выкрикнул прямо в лицо:
— Бу!
Рогозин непроизвольно вздрогнул, снова едва удержавшись за веревку, Моня недовольно оглянулся, сплюнул в воду и уничтожающе посмотрел на якута.
— Заткнись! — донеслось от мотора борисовское распоряжение.
— Испугался? — участливо осведомился якут. — Ты не бойся…
— А я и не боюсь, — дернул плечами Рогозин.
— Зря, — загадочно подмигнул Юрик. — Съедят абаасы твой кут, что станешь делать?
— Что съедят?
— Душу, паря, душу.
— Не слушай этого дурака, — посоветовал Моня. — Абаасы в первую очередь прибирают старых якутских пьяниц. А человек под покровительством чужого сильного духа для них недоступен. Ты крещеный?
Рогозину совершенно не нравился разговор. Еще со времен босоногого детства он не любил страшные истории о потусторонних существах. Никогда не смотрел «Омэн» или «Изгоняющего дьявола» и прочую киножуть про зомбаков, чертей и остальную нежить. Хорошие простые комедии он предпочитал любому триллеру.
— Сам ты дурак, — сварливо заявил якут, опередив ответ Виктора. — Вот это видел?
Он показал ему кулак с выпрямленным средним пальцем, но Моня обратил внимание не на откровенное оскорбление, а на тряпку, обмотанную вокруг запястья — ту самую, что пару минут назад Юрик предъявил Рогозину как наилучшую защиту от потусторонних сил.
— Ух ты! Матрена дочкину юбку не пожалела?! Чем же ты ее, старый пьяница, умаслил?
— Не твое дело, паря, — осклабился якут, показав под жидкими усами пожелтевшие от табака зубы, комплект которых был явно не полон. — Тебя как зовут? — обратился он к Виктору.
— Рогозин. Виктор. Даниилович, — отрывисто ответил Рогозин из‑за того, что лодка в очередной раз подпрыгнула на кильватерной волне. Он уже знакомился с Юриком, но тот, кажется, забыл его имя.
— Крещеный?
— Да, в детстве. Но в Бога не верю. Нет его.
— Может и выживешь, — недобро прищурился якут. — Но я в это тоже не очень верю. Не поддерживают духи того, кто в них не верит. Только пакостят. Бойся одноглазых и одноруких чучун. Это слуги Улу Тойона — повелителя нижнего мира! Великого Господина — так его еще называют! Так‑то паря. Ты куришь?
— Нет.
— Давай сигареты мне, а я тебе за это вот такой кусочек дам, — якут принялся разматывать с запястья тряпку. — Он, паря, правда, не на тебя заговорен, но как‑нибудь поможет, наверное.
