Проезжающий мимо ратник придержал коня:
— Чего ржете, мужи?
— Губан, ха-ха-ха, у тебя… ха-ха-ха, случайно стола… с собой нету?
— Чего?
— Го-го-го, а лавки?
— Гы-гы-гы, чего… ржете-то?
— А ты, ха-ха-ха… чего?
— Не… гы-гы-гы… не знаю.
— И мы, ха-ха-ха, не знаем… но без, ха-ха-ха, но без стола — никак!
«До чего же ЗДЕСЬ с юмором просто! Вроде ничего особенного и не сказал. Не избалованы люди телевизором, ни одного писателя-сатирика, ни одного шоумена. Минут через пять весь караван ржать начнет, а спроси „почему?“, не скажут. Но как вас, сэр, Илюха обул! Артист! А вы говорите: шоуменов нет».
Конец марта 1125 года. Дорога в Ратное
Мишка проснулся, как от толчка. Рядом в санях храпел и постанывал Афоня, еще дальше, на толстом слое лапника, завернувшись в облезлую медвежью шкуру, сопел с присвистом Илья. Мишка попытался определить, что же его разбудило. Нога практически не беспокоила, к Афониному храпу он притерпелся, других шумов вроде бы не было. Огромный стан, в котором расположилось несколько сот человек, с вечера угомониться не мог очень долго. Где-то плакали дети, кто-то на ночь глядя вдруг решил, что припас мало дров, и стучал топором, потом чего-то испугались лошади, потом еще что-то случилось. Большое сборище людей и животных всегда успокаивается очень медленно, то и дело оживляясь локальными очагами шумов и беспокойства.
Сейчас над станом стояла тишина, костры слабо тлели, морозец ощутимо усилился, похоже, дело шло к утру. Что же все-таки его разбудило? Мишка еще раз окинул взглядом все пространство, открывающееся ему из лежачего положения, и уже надумал сесть в санях, как уловил краем глаза какое-то движение. От ствола одного из деревьев отделилась белесая тень и, пробежав несколько шагов в сторону дремлющего у костра часового, припала к снегу.
«Маскхалат, бесшумное движение, явное намерение снять часового. Привидение или чей-то спецназ пожаловал? Вижу только одного, но могут быть и другие, если, конечно, спецназ».
— Илья! — позвал Мишка шепотом. — Илья, проснись.
— Да не сплю я, — так же шепотом отозвался обозник. — Что случилось?
— В стане чужие, к страже подбирается кто-то.
— Не показалось?
— Нет, я его и сейчас вижу. До самострела моего, не поднимаясь, дотянуться можешь?
— Могу, может, шумнуть?
— А стрелу словить не боишься? Взводи самострел и незаметно подай мне.
— Как его лежа-то?
— Упри в сани, сам на бок повернись, чтобы колено вверх не торчало.
— Сейчас, — Илья деятельно заворочался, впрочем, почти бесшумно.
Тень продвинулась еще на несколько шагов. Щелчок взведенного самострела показался оглушительно громким — лазутчик припал к утоптанному снегу.
— Михайла, руку опусти.
Голос раздавался снизу: Илья каким-то образом умудрился вползти под сани. Мишка опустил руку и нащупал приклад.
— Лежа-то стрельнуть сможешь?
— Смогу, а ты приготовься опять зарядить, может быстро понадобиться.
— Угу, сразу под сани суй, я тут приспособился.
Часовой приподнял голову, огляделся и снова подпер подбородок кулаком.
«Да уж, не видал ты, раздолбай, плакатов „Несение караульной службы — выполнение боевой задачи!“, зарежут ведь как куренка».
— Михайла, ну чего? — донесся из-под саней сиплый шепот Ильи.
— Тс-с…
Белесая фигура вскочила на ноги и метнулась к часовому. Мишка нажал на спуск, болт ударил лазутчика куда-то в район поясницы, тот в падении все же дотянулся до часового, но удар пришелся по ногам. Разгильдяй-караульный вскинулся спросонья, свалился с чего-то, на чем сидел, и прямо в его уже открывшийся для крика рот оттуда-то слева ударила стрела. Илья буквально вырвал самострел из опущенной Мишкиной руки, и через пару секунд, показавшихся вечностью, из-под саней раздался вожделенный щелчок.
«Блин, всего два болта осталось, где же этот лучник? В Демкиной сумке еще десяток болтов, но не достать, шуметь нельзя, на звук выстрелить могут».
Мишка до боли в глазах всматривался туда, откуда, по его представлению, вылетела стрела. Вдруг из темноты пришло ощущение чужого враждебного взгляда, направленного прямо в лицо, а напряженный до предела слух уловил тихий скрип, такой, какой должен издавать натягиваемый лук. Мишка нажал на спуск, и тут же какая-то сила вырвала самострел из рук и швырнула на снег рядом с санями. Илья, словно змея из норы, высунулся из-под саней и втянул самострел в свое укрытие.
«Ну все, сейчас замочат! Лежу, как мишень, он меня видит, а я его нет».
Забыв о ране, он, насколько мог быстро, перевалился через край саней, плюхнулся на снег и чуть не взвыл от боли в ноге. Тут же ему в руки сунулся самострел.
— Сможешь из порченого-то?
— Один хрен — последний болт.
Из саней послышался сонный голос Афони:
— Мужики, вы чего?
— Лежи, Афоня, не шевелись!
— Чего случилось-то?
— Тихо ты!
Где-то в стороне раздались крики: «Вон он, держи! А-а-а! Уходит!» Зычный голос Рябого: «Десяток, по коням!»
— Все, Афоня, можешь орать, — разрешил Илья.
— Чего орать-то?
— А чего хочешь, то и ори. Михайла, тебя опять зацепило?
— Нет… нога! Уй, блин.
— Потерпи, парень, сейчас головню принесу — посветить.
Илья потрусил к костру и нарвался на окрик Луки, выросшего словно из-под земли:
— Не шляться! Следы затопчешь. Складень, Софрон, быстро, пока не натоптали, разберитесь. Эй, вы! Никому не вставать, хоть одна сука поднимется — пристрелю! Что, не понимаешь? Ну, на!
Щелкнула по кожаному наручню тетива, в темной массе полоняников раздался чей-то вскрик. Сразу же за ним взвился истеричный бабий вопль:
— Луня-а-а!!!
— И тебе непонятно? На!
Снова щелкнула тетива, крик оборвался.
— Девятый десяток! — заорал в полный голос Лука. — Становись вокруг полона! На любое движение или шум стрелять немедля! Бабы, держать детей, мужи — баб. Чтобы тихо у меня!
«Блин, концлагерь какой-то! Но если толпа ударится в панику… Правильно все, жестоко, но правильно».
Илья, притащивший от костра горящую ветку, склонился над Мишкиной ногой.
— Ну показывай, что у тебя тут? Эх! Ты же присохшую повязку сорвал, кровь опять. Сейчас, потерпи, мы вот старую повязочку снимем. Травки лечебные у меня есть, их приложим. Смочить только надо. На-ка пожуй, чтобы в кашу превратилось, только не глотай. Знаю, знаю, что горько, зато лечебно, потом медку дам хлебнуть. Разжевал? Давай вот сюда, на тряпочку. Вот, сейчас перевяжем, кровь уймем, в сани тебя уложим…
