— Этого не может быть! Это совершенно невозможно! В нашей стране в одном городе никак не может быть столько изменников сразу.
Наконец чтение приговоров закончилось. Судья сложил свои бумаги, а дежурный офицер достал из папки другой листок и начал зачитывать фамилии без имен и объяснений. Названные выходили вперед из второго строя — кроме двух, которые были вызваны из первого. Эти двое были ранее приговоренные к смерти офицерская жена и девушка, которая гордилась своими подвигами в банде.
Своей фамилии Лана Казарина в этом списке не услышала, да и вообще в строю приговоренных осталось стоять у стены больше женщин, чем по команде дежурного вышло вперед.
Тем, которые вышли, дежурный скомандовал:
— Налево! Сомкнуть ряд! Руки назад. Шагом марш!
— Куда их? — спросила одна из оставшихся, адресуясь к дежурному или конвою. Но те ничего не ответили, а учительница начальных классов, которая тоже осталась у стены, неуверенно предположила:
— В другую камеру, наверное.
— Прекратить разговоры! — зарычал на них дежурный. — Направо в камеру шагом марш!
Заходя в свою ставшую уже привычной камеру женщины успели увидеть, как открылась дверь соседней камеры, тоже женской, и ее обитательницы стали выходить в коридор.
— Не может быть… — повторила еще раз учительница начальных классов, а Лана Казарина, протиснувшись к ней поближе, стала убеждать ее, что сотрудники Органов — это предатели, которые поставили себе целью истребить всех честных людей в Народной Целине.
Исполнитель приговоров к высшей мере наказания младший лейтенант Органов Данила Гарбенка вышел на свою новую работу уже в третий раз. В первую свою смену он был помощником исполнителя при расстреле мужчин. Во второй раз он уже стрелял сам, а помогал ему старшина из конвоя — но исполняли они опять мужчин.
Теперь же ему предстояло работать в одиночку. Сокращенный боевой расчет — конвойный в предбаннике и исполнитель без помощника.
Когда двадцать женщин завели в предбанник, Гарбенка вышел к ним, волнуясь больше обычного, и, стоя в дверях расстрельной камеры, объявил:
— Я обязан предупредить, что нарушение порядка исполнения приговора, неповиновение членам боевого расчета и оказание сопротивления карается специальным наказанием в виде утилизации тела осужденного в печи без предварительного умерщвления.
На слове «умерщвление» Гарбенка запнулся, и этим тотчас же воспользовалась Маша Раманава.
— Как исполнения?! — воскликнула она. — Что, прямо сейчас?!
— Тихо! — оборвал ее Гарбенка.
Сбившись, он забыл текст предупреждения, и пришлось заканчивать его своими словами:
— И это… В общем, нарушение порядка лишает права на помилование, вот. Короче, если кто будет рыпаться, того сожгут в печке живьем, понятно? И никакой помиловки нарушителю не будет.
— А так будет? Будет, да?! — с надеждой выкрикнула Маша.
— А это как начальство прикажет.
Гарбенка врал. Про помилование в расстрельной камере не слышали в управлении даже старожилы. Помилования вообще изредка случались, но тогда смертника приводили не в расстрельную камеру, а в кабинет начальника тюрьмы и там сообщали ему радостную новость.
Конечно, обычно и промежутки между приговором и расстрелом бывали дольше. Это только теперь персоналу тюрьмы официально заявили, что время уже военное и работать теперь придется по законам такового. И в частности, без всяких кассаций и апелляций расстреливать смертников в кратчайший срок после вынесения приговора.
Но все равно романтические истории с гонцом, приносящим весть о помиловании прямо к эшафоту, когда над жертвой уже занесен топор — это было не в духе суровых целинских Органов.
Смертникам о возможном помиловании говорили только для того, чтобы сократить до минимума сопротивление и истерики. Надежда умирает последней. Кто же станет нарушать порядок, если с одной стороны — специальное наказание в виде сожжения в топке живьем, а с другой — шанс на помилование, в который многие верят до тех пор, пока пуля не вонзится в затылок.
Закончив предупреждение, Гарбенка вернулся в расстрельную камеру и створки двойных дверей, похожих на двери лифта, сомкнулись за его спиной.
— Это что, меня сейчас убьют? — беспомощно произнесла Маша Раманава.
— Не убьют, а расстреляют, — поправил конвойный. — Понимать надо.
Пока Маша пыталась понять разницу, на конвойного накинулась девушка из банды, которую звали Швитлана Казакова. Только в отличие от дочери генерала Казарина она предпочитала называть себя не Ланой, а Швиетой.
Она попыталась добиться от конвойного подтверждения, что под словом «расстрел» понимается отправка на химзавод, но простодушный вертухай не стал ее обманывать.
— Да нет, — сказал он. — Просто стрельнут в голову и все.
И Казакова поняла, что это действительно все.
— Будет больно? — спросила она.
— Да нет, — ответил конвойный. — Ты и не почувствуешь ничего.
— Нет, — тряхнула головой Казакова. — Это больно. Я знаю. Я видела, как убивают.
Конвойный молча пожал плечами. Ему было все равно. Он стоял у входа в предбанник, подпирая спиной запертую дверь, с автоматом на груди и пальцем на спусковом крючке. Но это не остановило Машу Раманаву, до которой, наконец, дошел смысл разговора вертухая с девушкой из банды.
— Выпустите меня! — кричала Маша, пытаясь прорваться к двери. — Вы не имеете права! Пустите!!! Я не хочу!
Конвойный оттолкнул девушку от себя автоматом и передернул затвор. И тут как раз снова открылась дверь в расстрельную камеру.
— А ну пошла туда! — скомандовал Маше конвойный. — Быстро! Бегом! Ты что — в крематорий захотела?!
Крематорий Машу не испугал. Гораздо страшнее был автомат, который смотрел ей прямо в грудь. Конвойный напирал и его палец на спусковом крючке нервно подрагивал, хотя вертухай тоже заучивал наизусть параграфы устава, запрещающие стрелять по осужденным в неурочное время без крайней необходимости.
Маша отступала до самой двери расстрельной камеры, а там споткнулась о порожек и упала на спину.
Она тут же вскочила, не зная, куда кинуться теперь. А пока она думала, расстрельная камера снова оказалась отрезана от предбанника. Тихий стук сходящихся створок, щелчок автоматического замка — и все, пути назад нет.
Гарбенка сидел в углу у стола и что-то писал.
— Фамилия? — спросил он, не поднимая головы.
— Раманава, — машинально ответила Маша.
— Раманава, — повторил Гарбенка и стал перебирать карточки, разложенные на столе тонкими пачками по алфавиту. — Ага, вот. Раманава Мария.
