Тапри моргал глазами.
— Но как же? Она меня обманула… изменила… Я её так любил…
— Нет, вы посмотрите на него! — окончательно возмутился Верховный цергард Федерации, которого такие мелочи, как личная жизнь адъютантов, вообще не должны бы касаться. — Встретился с девушкой один-единственный раз, и вообразил, что она ему по гроб жизни обязана, и ему лично принадлежит? А тебе известно, как она жила до тебя? С кем водила знакомства? Некоторые, чтоб ты знал, на жизнь этим добывают!
Тапри испуганно помотал головой:
— Не-е! Она не из таких, он порядочная! Я точно знаю! Он на почте служит…
— И что? Думаешь, на почте такие офигенные нормы, — от нелепого своего волнения цергард перешёл на городское просторечие, — что на них можно жить сытно и благополучно? Да в наше время полно порядочных женщин вынужденных подрабатывать на военных…хм… таким способом.
— Но так нельзя! Это же нехорошо! — проникновенно молвил юный агард, в его наивных глазах стояли слёзы.
Цергард Эйнер цинично усмехнулся.
— А ты мне покажи, чего вокруг нас вообще есть хорошего! Каждый выживает, как может, и грех их в этом винить. А люди порядочные, между прочим, стучатся в дверь, прежде чем войти к даме. Учти на будущее… И вообще, скройся с глаз моих… В смысле, можешь делать что хочешь, я пошёл! — он до сих пор не успел добраться до Верена, мешали какие-то досадные канцелярские мелочи.
Он сделал несколько шагов по коридору, но вдруг вернулся и велел:
— Да! И не вздумай тут без меня с горя повеситься на лампе! Ты мне завтра будешь нужен!
… Цергард Эйнер ушёл. А адъютант Тапри долго ещё стоял в дверном проёме, глядя ему во след. Именно эта безумная мысль посетила его только что, и теперь он мучительно пытался решить для себя, было это простым совпадением, случайной догадкой, или Верховный цергард — личность настолько выдающаяся, что обладает фантастической способностью читать чужие мысли? Особенно удивляла подробность насчёт лампы. Как он догадался, что именно о ней подумал Тапри?
Бедный агард не знал, что были дни, когда цергард Эйнер, часами валялся поперёк кровати, уставившись в потолок неподвижным взглядом, и мысли его были только об одном: выдержит крюк для лампы вес человеческого тела, или не выдержит? Глупость конечно, проще и надёжнее было бы прибегнуть к оружию. Но тогда ему казалось, что это вышло бы неправильно. Стреляются люди, чтобы спасти свою честь, чтобы избежать позора, чтобы не попасть живым в руки врагу, короче, по мотивам социального характера. С горя же человеку положено именно удавиться, об этом даже в песнях поётся… Нелепо, конечно, но он был тогда не совсем в своём уме… Вот как теперь Тапри. Поэтому одних слов могло оказаться мало.
И цергард Эйнер задержался в штабе ещё на пару минут: вызвал регарда Хрита и велел ему следить за адъютантом, не спуская глаз, но по возможности скрытно.
— Нет, ты вообще в своём уме? — орал в голос эргард Верен, не стесняясь тем, что обращается к Верховному цергарду Федерации. — Вот наградили же меня Создатели! Последний близкий человек на всём свете, и тот идиот ненормальный! За линию фронта! По оккупированным территориям! На пару с каким-то космическим монстром!
— Да ладно тебе, — отвечал Эйнер спокойно, — никакой он не монстр. Хороший дядька, разве что кватту пить не может. И через линию фронта я ходил сколько раз! С тобой же мы и ходили, забыл? И с ним тоже ходил. Для человечества это единственный шанс, сам знаешь. И вообще, если я задержусь в столице, Азра меня наверняка прикончит рано или поздно.
— А когда вернёшься… ЕСЛИ вернёшься — не прикончит? — спросил Верен запальчиво.
— Тогда я его сам убью. Будет время этим заняться. А теперь мне не до того. Короче, тащи коктейль, я всё равно пойду, дело решённое.
Это эргард Верен и сам знал. Орал исключительно для очистки совести, давал выход эмоциям. Ведь те слова его, насчёт «последнего близкого человека», преувеличением не были. Никого не осталось у регарда Верена, кроме старого друга детства. Он очень боялся его потерять.
— Вот что. Я с вами пойду, — решил он; погибать, так вместе.
— Ну, здрасьте! — вознегодовал старый друг. — А случись что, кто останется Верховным вместо меня?
— Останется… кем?!
Пару минут они смотрели друг на друга молча. А дело было в том, что, увлёкшись конспирацией, тщательно скрывая имя преемника от господ-соратников, Верховный цергард Эйнер и самого кандидата на высочайший пост как-то позабыл предупредить о той участи, что ему уготовлена. Неловко, конечно, получилось.
— А ты как хотел? — защищался Эйнер. — Я тебе последний близкий человек, ты — мне. Наследников у меня нет. Из кого я, по-твоему, должен выбирать преемников?
— Всё равно, ты должен был меня хотя бы спросить, — злился Верен. — А я, между прочим, не желаю!
— Никто не желает. Я тоже не желал. Однако, есть такое высокое понятие, как гражданский долг! — изрёк Эйнер патетически, но в конце фразы хихикнул. Он развлекался.
— Урод! — рявкнул Верен свирепо и запустил в него старым журналом по микробиологии. — Ничего смешного не вижу! Подставил, как мог, а ещё друг называется! Вот уж точно, «без меня меня женили»!
Цергард поймал журнал налету, и посоветовал «не швыряться старинными вещами, теперь таких не бывает». И принялся болтать о каком-то дурацком стёганом покрывале, на котором привык валяться с ногами, а оно оказалось страшно ценным музейным экспонатом, и на него, как выяснилось, и дышать-то нельзя, только взирать издали, с благоговением… Короче, нарочно с мысли сбивал. Но Верен слишком хорошо его знал, чтобы поддаваться на дежурные уловки контрразведки.
— Заткнись, — велел он, — и слушай. Кто-то должен тебе это сказать. Ты ведёшь себя совершенно непозволительно. Ты постоянно ввязываешься в какие-то опасные авантюры. Ты подвергаешь свою жизнь опасности по делу и без дела. Ты не должен так поступать. Права не имеешь рисковать собой. Вот.
— Это ещё почему? — искренне удивился цергард. — Я что — священная бурая коза из храма Трёх Создателей, чтобы моей жизнью нельзя было рисковать? Кому она вообще интересна, моя жизнь? Тебе только, ну может быть ещё соратнику Сварне и дядьке Хриту. И всё. У меня даже родных нет, помру — на стену памяти повесить некому будет. О чём ты говоришь — не понимаю!
Эргард Верен смотрел как-то странно, будто старался понять, действительно друг его такой болван, каким кажется, или просто прикидывается? Отвечал тихо, чужим голосом:
— Я о тех десяти миллионах человек, для которых ты стал символом. Последней надеждой. Они же на тебя как на бога смотрят, ты знаешь об этом? Они твоим именем клянутся, а не бурой козой! На смерть идут «за Отечество, за Эйнера!» — я сам, собственными ушами слышал!
