…а вот и Земля, но что в ней проку? Здесь отсутствует порядок, здесь истоптана красота, исчерпана доброта, кругом процветает ложь и нет ни одной души, в которой сожаление не пустило бы свои ядовитые корни. Сожаление, беспокойство, зуд под кожей… все это было, есть и будет, вот только та, кому я благодарен за освобождение — моя прекрасная царица, — лишь она никогда не останется на этом кусочке окаменевшего человечьего дерьма, судорожно носящемся среди звезд; только мое вожделение покинет мой бывший дом и растворится в надмирных сферах… и я всегда буду искать свое страдание, свою мечту и свою сбывшуюся надежду, чтобы, поглотив миллионы лет, пожрав миллиарды расстояний, где-то между соцветий небывалых звезд, опаляющих своим ледяным дыханием, встретить — и плюнуть ей в лицо, бросив с улыбкой «Спасибо, родная», и не думать о трусости и предательстве, а потом пройти мимо, ни на секунду не забывая о том, что я — Охотник, а моя эмблема — Змей, кусающий себя за хвост.
— …любопытно, но все-таки…
— Он пришел в себя.
«А где же я был?» — слегка удивился Лекс, глядя в белое марево, застилающее окружающий мир.
Ему было хорошо и легко, как не случалось уже давно — похоже, сработали не физиологические центры удовольствия в мозгу, привыкшие к стимуляторам, а что-то другое… творческая жилка дергалась и вибрировала, постепенно замирая.
Кто-то сказал, что дети и книги делаются из одного материала….а ведь я так давно не рисовал, подумал Лекс, ощущая тот самый зуд и сожаление: надо, надо что-то сотворить, пусть не великое и эпохальное, пусть не квадрат или сушилку, оставим в покое уши и не поедем на Таити… но выйти хотя бы на пленэр, увидать громоздящиеся в умытом дождем небе облака, посмотреть в опрокинутую воронку неба, и перенести это все — вместе с легкой дрожью сыроватого августовского предвечерья, стрекотом цикад и далеким стуком колес электрички — на холст, да пусть даже на картон… акварель сложнее, там ведь ничего не поправишь, не изменишь… и волнующий запах краски, и кисть в руке — как взгляд обратно… и девки опять-таки кругом… с этюдниками… а потом сидеть у костра, смотреть на звезды и чувствовать себя большим и сильным рядом с хрупким теплом бьющегося под колючим свитером нежного женского сердца.
И ведь водки же почти не пили, смутно подумал Лекс, а потом вздрогнул: таким чудовищно далеким представилось ему то, что было совсем недавно… ну и что, внезапно ожесточился он. Было — и было. Не вернешь. Кончено. Проехали.
Но все-таки… все-таки она…
Галилей хренов.
В голове у Лекса распухала досада, перемешанная со стыдом и обидой. Досада была тошнотворной на вкус, она заполнила окружающий мир, она лезла, как каша из кастрюли, лилась через край, тащила Лекса за собой, увлекая к обрыву… а внизу было море, и бездна, и зеленая тьма без конца и без края… сожаление, опять сожаление, да когда же избавишься от этого слова — опять темные залы, полные воды, по которой не плывешь, а скользишь, и уже не можешь пробиться туда, где глубоко, словно вода накрыта стеклом, о которое бьешься, как муха… а там, в глубине, только те, мимо кого прошел когда-то мимо… или пробежал неподалеку, или не заметил в темноте, окутавшей тот дом, в котором вырос и в который можешь попасть только во сне, и то не всегда…
— …Ну что же, старший велит, — донесся до Лекса голос Проконсула, — можно сказать, что первый этап проверки вы прошли без замечаний. Но с вопросами.
— Какой проверки? — тупо спросил Лекс. Белесый туман между тем рассеялся, и он увидел, что перед Гнеем Туллием на столике переливается тривизионный экран: сам Проконсул и магистр-экит сидят со стаканами в руках, и позы у них расслабленные, а выражение лиц небрежно-задумчивое.
— Какой проверки? — переспросил Проконсул. — Как бы точнее выразиться… важной, так сказать, и для вас имеющей большое значение.
— То есть?
— Видите ли, — задушевно произнес Проконсул, — все, что произошло с вами за последнее время, имеет глубокий смысл…
— Я догадываюсь, — насмешливо сказал Лекс и тут же прикусил язык: ай-яй-яй, а опять-таки — субординация?..
Однако ни Проконсул, ни магистр-экит, казалось, ничего предосудительного не заметили.
— Да-да, — покивал головой Проконсул, — правильно вы догадываетесь: именно глубокий смысл… вот только одно мне непонятно: что там у вас в голове за девушка была? Та, что с солнцем и луной в руках?
— Что? — удивился Лекс. — Не припомню… Девушка… Тамара, что ли? Так не было там ни солнца, ни луны… сплошная муть и вожделенье.
Тут он спохватился: ишь ты, какой у них аппарат-то хитрый, даже не полиграф, а нечто покруче… Словно подслушав его мысли, Проконсул сказал:
— Не волнуйтесь, старший велит, мы тут не телепатией занимаемся. Это просто проверка на реальность ассоциаций, вот и все.
Лекс не стал уточнять, что это значит: проверка — она и есть проверка.
— Никогда не подумал бы, что вы так привязаны к своему дому, — задумчиво проговорил Проконсул. — Ведь эта ваша Земля… она, конечно, принадлежит к старшим планетам метрополии, но ведь официально еще не входит в состав Республики, до ее инициации довольно далеко… если она вообще состоится, а…
— Ты соскучился по дому? — неожиданно перебил Проконсула магистр-экит.
— Кто, я? — удивленно переспросил Лекс.
— Да, ты, Охотник. Можешь на время забыть об уставе. У нас тут почти приватная беседа… Но говори честно!
— Н-не знаю, — с некоторой запинкой произнес Лекс. — Наверное, не соскучился. Иначе зачем мне было вообще из дому уходить?
— Действительно, — доброжелательно покивал Проконсул. — Совершенно незачем. А если бы ты туда сейчас вернулся? — внезапно спросил он, подавшись вперед.
— На Землю? — опешил Лекс. — Почему?..
— Что это у тебя — все «зачем», да «почему», — ворчливо пробасил магистр-экит. — Говори прямо, что думаешь! — рявкнул он.
— Не хочу я на Землю, — довольно твердо сказал Лекс. — Нечего мне там делать.
Проконсул и магистр-экит быстро переглянулись. Начальник Охотников едва заметно кивнул, Проконсул пожал плечами.
— Ну что ж, — произнес он, откинувшись в своем кресле. — Неплохо. А теперь, Охотник, выслушай внимательно, что я тебе скажу…
Неожиданно легко Проконсул поднялся с места и прошелся по комнате. Лекс было дернулся вылезти из своего кресла, но оба больших человека одинаковым жестом остановили его.
— Итак, — Проконсул Гней Туллий остановился, заложил руки за спину и внимательно посмотрел на Лекса, — ты, Охотник, в данный момент являешься лакомой добычей для многих и многих. Это очевидно — даже для тебя. Вся суета разгорелась по двум причинам. Первая причина — в Республике зреет бунт, направленный на подрыв власти Цезаря. Деструктивные элементы, которыми руководит Сенат, стремятся дестабилизировать и без того сложную внутриполитическую обстановку в государстве, чтобы, извини за высокопарное выражение, повернуть колесо истории вспять. Высокопоставленным сановникам мало тех привилегий, которые они имеют, — им нужно все и сразу, а Цезарь в этом мешает, он пытается удержать мир в равновесии, не дает ему сползти в пучину хаоса…
