Роман обошёл ярангу, набрал поленьев из поленницы, и полез обратно в жильё. Хитрый ветер, поймав человека с занятыми руками, рванул дверную покрышку и почти сбил Рому с ног.
«Шалишь, брат!» Роман забрался в ярангу, завязал поочерёдно наружную и внутреннюю покрышки, свалил дрова у очага. Шаман не одобряет перевода дерева на дрова, но горы плавника, натасканного Романом на берег столь велики, что дальше ворчания старик не пошёл. Снег ляжет, и Шишагов запряжётся в нарту, перетаскивать лесины в стойбище. В одной из пустых яранг уже ждут своего часа, высыхая до кондиции, увязанные нужным образом тёсаные брусья, из которых старик с Роминой помощью намерен связать каркас байдары. Без такой лодки моржа не взять, в смысле, не довезти до стойбища.
Разбуженная стуком поленьев, приоткрыла один глаз Машка. «Лентяйка, хоть бы башку подняла!» Рыся к зиме обросла густым пушистым мехом, откуда что взялось, непонятно, там где её родичи живут и снега-то не бывает. Наверно, за её зимнюю шубу тоже нужно шаману спасибо сказать.
— Не пускай её в полог спать, привыкнет — замерзнет зимой. Собаки всю зиму в снегу спят, ничего им. Твою тоже баловать нельзя!
Но на голой промороженной земле ей тоже не сахар, поэтому Роман и соорудил любимице постель, не хуже, чем была у Багиры в королевском зверинце. Вкопал в землю четыре столбика, на них укрепил раму из колотых плах, затянутую частой сеткой из широких кожаных ремней. Конструкция вышла по пояс Роману, Машка с удовольствием на неё запрыгивает. Под помостом — запас сена и ягеля. Стратегические материалы, блин. Сено здесь и пипифакс, и салфетка. А ягель заменяет Газпром и энергосети. Именно он, смазанный жиром, даёт свет и тепло в жилищах.
Шкуры на крыше яранги тихо гудят под ветром. С жердей свисают связки юколы, мешки с сушёной голубикой и морошкой, вязанки сушёных грибов. «В здешнем лесу грибы выше деревьев вырастают, грех не набрать. А местные не едят». Роман на всякий случай сначала осторожно попробовал — грибы как грибы, не отрава. Насушил, насолил. Подосиновики, маслята, белые — вполне приличный ассортимент. Над очагом висят куски копчёной баранины, вяленые утки и гуси. Мясная яма за ярангой забита мороженой олениной. Дед моржатиной делится, в основном с Махой. Роману это жёсткое мясо, которое и прожевать-то толком нельзя, не нравится. Шишагов в своей яранге даже подпол устроил. Там мочёной брусники запас, авось не промёрзнет, и что-то вроде бочонков с солёной черемшой и листьями травы, по вкусу похожей на хрен. Соль почти всю извёл. Корзина с луковицами ещё одной показанной учителем травки. На лук не похожи, но вкусно. Кожаные ёмкости с отварным щавелем трёх видов, для сохранности залитых топлёным жиром. Местные жители, между прочим, жир даже из костей вываривают. Когда оленей побили, после мяса и ливера занялись костями. Рома каменным молотком их дробил, а шаман в котле варил, и большой ложкой собирал всплывающий жир. Много получилось.
Дед Ромкины слова о нужде в растительной пище принял всерьёз, показал, что в рот тащить можно. Даже сводил в долинку с кедровым стлаником, помогал бурундучьи норки раскапывать. Килограммов десять орешков они принесли. Изрядно к зиме приготовились, так ведь и зима восемь месяцев тянется. И судя по хитрым глазам дедушки, скучать он Шишагову не даст. Шкуры оленьи Рома один мездрил — Каменный Медведь устроил ему натуральную дедовщину. Сам он в это время оленью требуху разбирал, кишки промывал, развешивал вялить, желудки набивал смесью жира, ливера и мозгов, делал заполярный хаггис.
«Теперь заготовке харчей конец, разве только ещё на оленей и баранов охотится, но по снегу, наверно, неудобно будет. Шаман ещё на тюленей намекал, но это уже после того, как лук сделаем, и море замёрзнет».
***
Хруп, хруп, хруп — хрустит под снегоступами снег. Хру-у-п — груженая нарта взбирается на очередной бугор. И снова: хруп, хруп, хруп. Пятое бревно сегодня тащит Роман к ярангам, последнее. Старый чёрт установил норму, злого духа ему в печёнку. Сначала, когда плавник лежал около самого стойбища (метров триста это не расстояние), задание было плёвое, но теперь таскать приходится больше, чем за километр. Хорошо, в пургу таскать не надо, халявный отдых. Но пурги уже неделю не было. Снег плотный стал, натуральными барханами лежит. Груженая нарта их верхушки ломает, но упирается при этом, приходится напрягаться. Интересно то, что Роман все шаманские хитрости насквозь видит, понимает, что делает, понимает, зачем, но легче от этого не становится. А поругаешь деда — отпускает. Вот, наконец, и родная яранга. Машка на встречу выскочила, носится кругами — залежалась на лежанке своей, движения ей не хватает.
Шишагов подтащил груз к куче брёвен, забросил наверх привезённое, и понёс нарту на козлы. Конструкция прочная, но связана ремнями, не дай Бог, погрызёт какая сволочь, устанешь чинить. Снегоступы укладываются между полозьями.
Ввалившись в ярангу, Роман сразу снимает верхнюю одежду и выбивает из неё снег оленьим рогом. Если снег не выбить, вода испортит одежду, с мокрой оленьей шкуры вылезет шерсть. В одних штанах Роман залезает в меховой полог. Здесь жарко, ярко горит жирник, замечательно пахнет брусникой и смородиной. Шаман сразу наливает в пиалу горячий отвар. Старик теперь только ест и спит в своей яранге, остальное время здесь сидит.
Горячий напиток проваливается в желудок, тепло растекается по организму, кожа покрывается испариной. Каменный Медведь молча ждёт, когда ученик допьёт травяной чай, любуется движением могучих мышц под непривычно белой кожей. Когда опустевшая пиалушка оказывается на полке, старик костяной палочкой приминает ягель в жирнике, уменьшая высоту пламени. Тени в пологе сгущаются, теснее окружая сидящих.
— Ты слишком сильный, Рома. Плохо это, тебе мешает. Я надеялся, устанешь, тело само поймёт, как надо. А ты, как устанешь, злишься и через это у тебя снова сила появляется. Беречь силу не хочешь, тратишь лишнюю, потому как у тебя её всё одно хватает. Попробую словами объяснять, но плохо словами, обманывают они.
Шаман не смотрит на ученика, сидит, расслабившись, смотрит в стену, лицо равнодушное. Борода на голые бёдра легла — в отличие от Шишагова старик в пологе всегда раздевается полностью. Слова роняет неспешно, вроде бы ни к кому не обращаясь. Серьёзный разговор. Поэтому и Рома отвечает, не поворачиваясь к собеседнику.
— Почему слова лгут, старик? Я думаю, лгут люди, язык которых произносит лживые слова. Разве Каменный Медведь желает меня обмануть?
— Слова всегда лгут, немножко, чуть-чуть. Такова их природа. Люди придумали слово, чтобы назвать вещь, не показывая её собеседнику. Сами придумали, и сами забыли, что слово и вещь не одно и то же. Вот стадо олешек идёт. Ты Машку пошлёшь оленя убить, ты ей его покажешь, в голове, я видел, ты так делал. Показал, и всё, больше ничего не надо. Она пошла, и убила того на которого ты указал. Я скажу — хочу, чтобы ты убил мне оленя. Как ты узнаешь, какого оленя я прошу убить? Мне надо другие слова. Я буду говорить — убей быка, который идёт слева от стада и чешет рогами заднюю ногу. И всё равно ты можешь убить другого быка, если он идёт там же и тоже чешется. Мы оба смотрим на стадо. А если я видел стадо, а ты нет? Ты не найдёшь нужного оленя никогда.
