Стоя на коленях перед загадочным предметом в центре зала, Битка, Диоп и капитан Дюран погружены в пение, похожее на молитву. Теперь этот предмет не покрыт материей и освещен несколькими красными лампадками, расставленными вокруг него.
Глядя на него, я не могу поверить своим глазам.
Статуя убивающего быка юноши окрашена в красный светом окружающих ее крошечных огоньков. Она как будто покрыта только что пролитой кровью. И лица Дюрана и двух других мужчин тоже окрашены красным. Дьявольские лица. И слова, выходящие из их уст, ошеломляют меня больше, чем если бы из их уст высовывались раздвоенные языки. Я считал, что эти слова давно похоронены в древних книгах. В книгах, проклятых Церковью в далекие времена.
Вдруг в руке Дюрана что-то сверкает. Я ожидал кинжала, но это оказалось кольцо. Золотое кольцо. То же, что я видел в руках Буна на станции Аврелия. Печать Рыбака.
Чья-то рука опускается на мое плечо, и я подскакиваю от страха.
Адель Ломбар подносит к губам указательный палец, делая мне знак молчать. Потом знаком показывает, что мы должны уйти незамеченными. Я следую за ней, стараясь удержать в себе переполняющие меня вопросы.
Она ведет меня вдоль края комнаты, естественно, подальше от центра и от приспособленной под спальню зоны.
Адель садится, поджав под себя ноги и знаком веля мне сесть рядом. Когда я тоже сажусь, она приближает свою голову к моей. Касается своим лбом моего. Это свежее прикосновение. Чувственное. Я отдергиваю голову, хоть и не сразу.
— Вы не должны строго судить их, отец Дэниэлс. Джон…
— Что здесь происходит?
— Ничего. Ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться.
— Я только что видел языческий обряд. Это ведь точно не месса. Какому богу вы поклоняетесь?
Адель видимо обижена.
— Я не поклоняюсь никакому богу. Тем более Митре. Это религия для мужчин. Для солдат. А я не являюсь ни тем, ни другим.
— Я думал, что тот рисунок — просто шутка.
— А я думала, что вы настолько сообразительны, что сразу все поймете.
— Культ Митры не практикуется уже две тысячи лет.
— Так говорят. Но три человека, которых вы видели там, опровергают это утверждение, не так ли? К тому же, по мнению некоторых, культ Митры никогда не умирал.
— А кто нарисовал эту… гнусность?
— Какая разница? Те же, кто принес сюда статую этого бога. Это уж точно было предприятие не из легких.
— Это был Дюран?
Женщина пожимает плечами:
— Может быть. Какое это имеет значение?
— Какое это имеет значение? Какое это имеет значение?! Думаете, кардинал Альбани будет рад узнать, что начальник его Швейцарских Гвардейцев — язычник? Питающийся человеческим мясом?
— Не повышайте голос! Вы с ума сошли? Хотите, чтобы они вас услышали?
— Я его уже услышал.
Голос Дюрана, сухой и холодный, как змеиная кожа, звучит в нескольких сантиметрах от моего затылка.
Капитан делает шаг и оказывается рядом со мной. Его лицо еще красное от крови, которую офицер стирает полотенцем, таким потрепанным, что кажется — ему тоже две тысячи лет.
— Вы удивились бы, узнав, как много общего у культов Митры и Иисуса.
— Я знаю. Но вы служите Католической Церкви.
— И хорошо служим. Солдаты Варяжской Гвардии Византийского императора были скандинавскими воинами, поклонявшимися Одину. Но они были лучшими телохранителями императора.
— Ваши мотивы неясны. Ваше поведение двусмысленно. Я видел, как вы преступили все принципы, на которых должно было бы основываться ваше служение Церкви.
— Ой, бросьте! Какие принципы? Когда мы прибыли в катакомбы святого Каллиста, если бы это зависело от меня, я бы приказал открыть огонь по Мори и его сброду. А Церковь вместо этого повела себя с этим стариком и его бандой убийц как с порядочными людьми. И не рассказывайте мне вашу вечную сказку о Добром Пастыре и заблудших овечках. Мори — это помесь волка с молотилкой! — Дюран встряхивает головой. — У каждого времени свой бог. Богу мира и милосердия нелегко жить в данном нам бомбами новом мире.
— А ваш бог? Что это за бог, для которого вы раскрашиваете лица кровью?
— Твое невежество превосходит даже твою наглость. Какое право ты имеешь читать мне проповедь, ты, живший всегда в мягком и теплом лоне Церкви?
Этот переход с «вы» на «ты» подчеркивает неуважение Дюрана к институции, которую я представляю. Внезапно мне кажется, что моя безопасность находится под угрозой. Я видел и слышал уже слишком много.
— Это не кровь, — шепчет Адель.
— Что?..
— Я сказала, что это не кровь. Это просто краска. Они не используют кровь. Это не то, что ты думаешь.
Она тоже обращается ко мне на «ты».
Как будто мы все вдруг стали большими друзьями.
— Плюнь на него! — злобно произносит Дюран. — Для него это не имеет никакого значения. Кровь здесь ни при чем. Дело в том, что наши верования ставят под вопрос его, а реакция Церкви в таких случаях всегда одна и та же: подавить. У христиан уже две тысячи лет традиция уничтожать всех, кто думает не так, как они.
— Ты говоришь, как будто ты не христианин.
— Так я им и не являюсь. Я служу христианам, я выполняю их приказы, но я никогда не буду одним из них. Одним из вас.
Я долго смотрю на него. Он смотрит на меня в ответ, не отводя глаз. Я играл в такую игру в детстве. Побеждает тот, кто дольше не засмеется. Но теперь смеяться особо нечему.
Невероятно, но Дюран сдается первым.
Он разражается смехом. Долгим смехом, который, кажется, может продолжаться вечно.
Я сажусь. Если мне суждено умереть, то, по крайней мере, мне при этом будет удобно.
Капитан тоже садится, а вслед за ним и Ломбар.
Сидя вот так, кружком, мы похожи на трех детей на летнем поле.
Это самый подходящий момент для рассказа о призраках.
И рассказ начинается.
— Я расскажу тебе одну историю, священник. Это моя история, но она могла бы быть чьей угодно. За исключением пары мелких деталей.
В день, когда случился конец света, большинству умерших, полагаю, повезло умереть у себя дома. Держа руку жены, ребенка, обнимая друга. Некоторые умерли, занимаясь любовью. Говорят, сирены дали сигнал за пять минут. Что можно было сделать в те пять минут, остававшиеся до конца света?
Кто-то, наверное, выпил — возможно, бутылку, которую хранил для особого случая. Кто-то смеялся, как я только что. Как сумасшедший. Другие, возможно, сказали: «А, к черту!» и занялись любовью с первым попавшимся человеком. Некоторые, наверное, использовали те пять минут, чтобы попытаться спастись. Иные из них даже понимали, что это совершенно бесполезно.
