– Пойдем, майор, пообщаемся. Хочу услышать твои личные впечатления.
Я быстренько попрощался с Ванькой – до вечера – и поспешил за своим непосредственным начальником.
Но поговорить нам не дали.
Как только мы оказались вне досягаемости посторонних ушей, рядом появилась специальный координатор Леру. В состоянии холодного бешенства.
– Кто вам позволил, координатор, делать подобные заявления, не посоветовавшись с нами? – прошипела она.
– Необходимость,– спокойно ответил Хокусай.– И целесообразность.
– Я подам рапорт в Президиум координационного совета!
– Это ваше право, мадам – высказать свое особое мнение.
– Я вам не мадам, а специальный координатор Леру! – Негритянка была на полголовы выше Хокусая и вдвое толще. Сейчас ее массивные телеса буквально вибрировали от возмущения.– И это будет не особое мнение, а доклад о вашей некомпетентности и своеволии.
Хокусай покосился на меня. Я ожидал, что он жестом велит мне отойти подальше. С точки зрения любого военного, Леру была абсолютно неправа. Нельзя ругать командира в присутствии его подчиненного. Но Хокусай меня не отослал. Вероятно потому, что Леру не была его начальницей.
– Прошу прощения, специальный координатор, я не хотел вас оскорбить – Хокусай был невозмутим.– Но вы ошибаетесь. Мы с доктором Сунем заранее оговорили возможность информационного обмена с русскими.
– Почему не поставили в известность меня? – металлическим голосом осведомилась Леру.– Вы должны были это сделать.
Хокусай не улыбнулся, но я знал его достаточно хорошо, чтобы уловить иронию в его голосе.
– Вижу, у вас, специальный координатор, особое мнение и по поводу устава нашей организации. Можете вынести его на очередное слушание.
Леру зашипела, как кошка, развернулась и удалилась, топая совсем не по-кошачьи.
– Не беспокойся,– сказал мне Хокусай.– Эта сердитая дама не помешает нашей работе. Доктор Сунь – председатель нашей комиссии, и он думает о деле, а не о политике.
Мой доклад Хокусаю занял двадцать пять минут, включая ответы на вопросы. В конце его я рискнул намекнуть своему начальнику, что раз уж мой отпуск прерван, то, может быть, мне имеет смысл вернуться на базу.
– Всему свое время, майор,– сказал специальный координатор.– Через одиннадцать дней мы будем проводить операцию в Африке. Группу возглавишь ты. А пока – отдыхай. Это приказ. К расследованию текущего инцидента с самоубийствами и немотивированной агрессией ты привлекаться не будешь. Я предупрежу твоих соотечественников.
И предупредил. Меня отстранили. Ваньку, впрочем, тоже.
Я попробовал апеллировать к деду, но действительный тайный советник Грива меня не поддержал.
– Что значит – можешь оказаться полезным? – осведомился он.– В чем? В ловле ваших мелконаучных блох? Кого это волнует!
Я было обиделся, но дед только фыркнул, снизошел к моему невежеству и объяснил, что мой Комитет по выявлению и пресечению есть не что иное, как скальпель для удаления возникающих на теле человечества опухолей. Но скальпель крайне нахальный, норовящий проникнуть и в совершенно здоровые органы.
– Мы их поддержали в свое время, а зря,– посетовал дед.– Кое-кто думал – вашему «Алладину» удастся приструнить Китай и американцев. А вместо этого твое руководство обосновалось в Запад-Европе, вертит их Конгрессом, как хочет, а теперь к нашим протекторатам подбирается.
– Не знаю, о чем ты говоришь, дед,– заявил я.– Лично я никакой политикой не занимаюсь. И специальный координатор Хокусай, насколько мне известно,– тоже. Наш противник – «ифрит». И те, кто способствует его проявлениям.
– За себя говори,– проворчал дед.– Твой Танимура – хитрая лиса. Хотя мужик неплохой.
– Ты что, его знаешь? – удивился я.
– Батьку его знал. Мы с ним на пару корейский конфликт разруливали. Ушлый дядька. Но справедливый. Сынок, я думаю, такой же. С ним работать можно. А вот Леру нашим ребяткам из Управления по связям кровушки попьет. Та еще стерва. Пробу негде ставить. Николай мне ее досье показывал.
– Говорили, она станет главой Восточно-Европейского сектора,– я решил щегольнуть осведомленностью.
– Не станет,– сказал дед.– Но ты лучше в это дело не суйся. Ты, Тёмка, в этих делах – щенок. Правильно тебя отстранили. Нечего тебе там вертеться – и нашим, и вашим… Давай-ка лучше на охоту с тобой слетаем. На кабана.
– Давай,– согласился я. На кабана так на кабана. Я этого кабана голыми руками прикончить могу. С помощью подручных предметов вроде обожженной палки или булыжника. Нормальный эпизод из курса выживания. А расстреливать бедных животных из карабинов с оптикой… Как-то это… неспортивно. Хотя для деда и его дружков-политиканов – в самый раз. Но отдыхать, надо отдать им должное, старая гвардия умеет. Правда, отдыхают только генералы. Для свитских такой отдых – тяжкая работа. Не дай Бог господа тайные советники останутся недовольны…
Впрочем, я-то не из пристяжки, я – внук Самого. Мне можно абсолютно всё… Но я бы все-таки предпочел заняться делом. Настоящим делом, а не политико-карьерными играми. Мне эти развлечения для знати – примерно как с ружьем на кабана. Разве можно стрельбу с номера по четвероногим сравнить с полевой операцией. Там принципиально другой адреналин…
Вернулся я за два дня до официального отлета комиссии. Сережка Буркин с таинственным видом сообщил, что «алладиновцы» увезли с собой троих ореликов из «Славянской старины». Из тех, что пытались меня отдубасить в «Орфее». Орелики не возражали. Полагали, что лучше – в лабораторные крысы, чем на казахстанские шахты. Экспериза признала их вменяемыми, присяжные – виновными, а судья закатал им по максимуму – пятнадцать лет каторги. За драку, в которой их же поколотили. Несправедливо. Продажным полицейским, которые пытались меня арестовать, дали столько же.
– Несправдливо,– согласился Буркин.– При Кузнецове эти мздоимцы пошли бы под трибунал и получили бы «вышку».
Не переживай, Артюха. Те, кому ты физиономии отрихтовал, на каторгу еще не скоро попадут. Их уже растащили по департаментам. У нас тоже специалисты есть, которым жуть как интересно в чужих мозгах поковыряться.
Последний день, воскресенье, я провел с родителями. Утром сходили к заутрене в Шуваловскую церковь, после позавтракали и отправились в Эрмитаж. Я посмотрел, что папа с мамой нарыли за последние два года. Эх, хорошо тем, чью работу можно вот так разложить по витринам и полкам! Потом отправились к деду в Петергоф. Дед по такому случаю не почтил своим вниманием митинг Монархической партии, в которой числился одним из столпов. Стареет Грива-самый-старший. В прежние времена политика была для него на первом месте. А также на втором, третьем и четвертом. А семья и единственный внук – где-то между одиннадцатым и двенадцатым.
