– Добрый вечер, мэм. Я вас не узнал, – говорю я смущенно. И тут же подошедшему морпеху-одиночке: – Извини, дружище. Это за мной.
Морпех, хоть и пьяненький, все же врубается. Смотрит на О'Хара, на меня. На мои петлицы. Разводит руками сожалеюще. Поворачивается кругом и шлепает себе дальше.
– Ивен, мы не на службе. Давайте без формальностей, ладно? – улыбается лейтенант.
– Есть, мэм! – козыряю я шутливо. – Мы договорились, что ваш интерес к плаванию – чисто профессиональный.
– А что, зерно в этом есть. Я всегда могу сказать, что брала у вас уроки плавания. Морскому пехотинцу не к лицу плохо плавать, верно? – Смеясь, она берет меня под руку и увлекает за собой.
Мы лавируем в толпе гуляющих, и мне изрядно надоедает уворачиваться от встречных-поперечных, только ощущение тепла ее тела рядом искупает все неудобства. В такой обстановке и поговорить-то не получается. Она буксирует меня на параллельную улицу, чудо, какой классный буксир, энергии у нее – через край. Тут народу поменьше. Идем не спеша, дружно решив не брать такси. Только сейчас до меня доходит, что я, черт меня подери, осмелился пригласить женщину-офицера на свидание. Ибо если это не свидание – я съем свою шляпу. Ощущение очень необычно для меня. Похоже, О'Хара тоже слегка не в своей тарелке.
– Шар, вы действительно не сердитесь за поздний звонок?
– Ой, да ладно вам, Ивен! Сколько можно, – улыбается она. – Если бы я хотела отказаться – я бы сделала это с легкостью, не сомневайтесь.
– Позвольте считать ваше заявление комплиментом, – шучу в ответ.
– Ночь просто сказка, – говорит О'Хара. – Как будто и нет войны совсем.
– Ночь великолепна, согласен. Только вот война всюду ощущается – и веселье это истеричное, и толпа чужих пехотных невесть откуда. Да и вот те игрушки в мирный пейзаж не вписываются. – Я киваю на тусклые стволы зенитного артавтомата, которые матово блестят в свете фонарей.
– Давайте больше не будем о войне, – просит она. – Мне так беззаботно сейчас. Не хочу настроение портить. А вы правда поучите меня плавать?
– Чудес не обещаю. Но сделаю, что смогу. Надеюсь, вы послушная ученица.
– О, я очень старательна! Не люблю учиться, но, когда приходится этим заниматься, делаю это просто отлично. Думаю, вы не слишком устанете от меня.
– Ну что вы, Шар. Не кокетничайте. Разве от вас можно устать? – возражаю я.
Она смотрит на меня немного искоса. Снизу вверх. Испытующе так. Молчит и улыбается мягко. Рука ее крепка и невесома одновременно. Так бы и бродил с ней всю ночь.
Шар рассказывает мне, как училась в университете. Как потешно к ней клеился моложавый преподаватель математики. Как с группой сокурсников ходили в походы в карстовые пещеры и как однажды она отбилась от группы и целый день блуждала одна в подземных лабиринтах, а потом выбралась на поверхность в незнакомом месте. Она говорит и говорит, постепенно забывая, где находится, глаза ее блестят, она улыбается восторженно, словно девчонка, потом она отпускает мою руку и начинает увлеченно жестикулировать. Она теряет постепенно плавную, выверенную, корректную речь, она сыплет совершенно необидными и не пошлыми жаргонизмами, студенческо-корпоративный сленг из ее уст звучит, словно стихи. Я слушаю, боясь вставить хоть слово, чтобы не прервать ее откровения, не спугнуть ненароком. Раскрепостившись, сняв невидимую броню женщины-офицера, она превращается в живое, очаровательно-непосредственное существо. В восхитительную женщину, к которой так и тянет прикоснуться, чтобы убедиться – она настоящая. «Ей всего-то тридцать. Совсем молодая еще», – думаю я. Кажется, с сожалением думаю, потому что мои тридцать – я уж и забыл, что чувствовал тогда, как жил, и все равно – мои тридцать уже давно позади, и на женщин теперь я смотрю все больше созерцательно. И злюсь на себя за это, потому как кобелизм – моя неотъемлемая черта, но вот нет чего-то в башке, хоть убей, и все больше говорить хочется, хотя иногда глазами тайком по привычке ощупываю ее фигуру, цепляюсь за ее выпуклости и глушу в себе мальчишеский порыв – развернуть ее лицом к себе, прижать грубо, пробежать ладонями по всему ее гибкому телу, измять, как цветок.
К бассейну приходим незаметно, словно и не прошли полгорода. В этом районе пусто, заведений в округе нет, и город шумит где-то за поворотом, просвечивая разноцветными огнями сквозь кроны деревьев. Сонный дежурный в холле, сразу видно, тут не аншлаг. Быстро переодеваемся, встречаемся у входа в зал. Сторона для рядовых ярко освещена, у бара гуляет какая-то веселая компания, пользуется пустотой, отрывается по полной. Многоголосый смех, я бы даже сказал – гогот, отражается от воды.
– Может быть, лучше пойдем на нашу сторону? – неуверенно интересуется О'Хара. – Там никого.
– Если пригласите – с удовольствием.
Мы перелезаем через невысокое ограждение «для господ». Служащий смотрит на экранчик сканера. Кивает приветственно.
– Все в порядке, лейтенант. Прошу.
– Этот господин со мной.
– Хорошо, мэм. Включить свет?
О'Хара вопросительно смотрит на меня. Над дальней стенкой царит полумрак. Только редкие светильники у дна, да отсветы из соседнего отделения разбавляют тьму.
– Оставьте так, если можно, – прошу я. – Так вполне уютно.
– Только нырять без освещения запрещено, – предупреждает парень.
– Не волнуйтесь, мы правила знаем, – успокаиваю я его.
Служащий скрывается в темном коридоре. Остаемся одни в уютном сумраке, если не считать звуки веселья, доносящиеся через бортик. Зеленовато-серая вода, едва разбавленная желтыми подводными фонарями, придает помещению этакий романтический налет.
– Ну что, поплыли? – спрашивает О'Хара.
– С удовольствием, Шар.
Мы опускаемся в воду и плывем по соседним дорожкам. Я неспешно гребу, стараясь не обгонять ее, О'Хара, наоборот, старается показать мне, на что способна. Плавает она, кстати, вполне сносно. Хотя это неудивительно – иначе она бы из офицерской школы пробкой вылетела.
– Шармила, не нужно выкладываться, – прошу я ее.
Она сбавляет темп.
– Почему?
– Получайте от процесса удовольствие. Вода – ваш друг. Представьте, как она проходит сквозь вас и смывает все печали. Плывите не спеша, но отдавайтесь движению полностью. Распрямляйте тело до конца и скользите.
Она смотрит на меня удивленно. Пробует. Сбивается на барахтанье. Снова пытается. Тело ее, покрытое почти прозрачным в воде купальником, подсвеченное снизу, тюленем скользит в толще воды. Как могли ее ноги показаться мне суховатыми? Они просто великолепны! Стараюсь на разглядывать ее, точнее, стараюсь, чтобы это не выглядело слишком явно. Темнота помогает маскировать мои жадные взгляды.
