— Тосты?…
— Белые… — мечтательно произнесла Натали.
— Варенье…
— Разумеется! А какое кстати?
— Из таких вот круглых ягод, — неуверенно показал Франц. — Они похожи на маленькие арбузы.
— Это крыжовник. Как кстати! Я очень люблю крыжовенное варенье! А масло у вас есть?
— Обижаете, фройляйн! И масло, и сыр, и молоко.
— Тогда, тащите все, если вам не трудно, и большую чашку чая, пожалуйста! А где, к слову, полковник?
— Он в кабинете, разбирает почту. Завтрак я подам в столовую через четверть часа.
— Спасибо! А… Я могу пройти к полковнику?
— Разумеется, мадемуазель! Отчего же не пройти? Господин полковник никаких распоряжений по этому поводу не оставил.
— Тогда, я зайду? — она вдруг почувствовала неуверенность.
— Все, что будет угодно, мадемуазель!
«Ну, и черт с ним!» — она подошла к двери в кабинет и, помедлив самую малость, взялась за бронзовую ручку.
— Доброе утро! — сказала она, входя.
— Полагаешь, доброе? — Генрих сидел за письменным столом и читал какие-то бумаги, подозрительно напоминающие страницы уголовного дела. Слева и справа от него располагались на столе стопки старых картонных папок, на полу около стола стояли открытые картонные коробки с архивными знаками и надписями на стенках.
— Впрочем, извини! — повернулся он к ней. — Доброе утро! Выспалась? Позавтракала?
— Что это? — кивнула она на коробки и папки.
— Куча дерьма, — самым серьезным тоном ответил Генрих. — Читаю, и скулы сводит от омерзения, и все время хочется вымыть руки.
— А если не читать?
— Нельзя! — покачал он головой. — Должен прочесть. Обязан знать. Особенно теперь, в нынешних наших обстоятельствах.
— Наших?
— Все еще собираешься удрать?
— Не знаю…
— Значит все-таки «наших».
— Возможно… Это твое дело?
— Мое, — достал папиросу, закурил. — Ты не представляешь, Тата, сколько лет я хотел его увидеть! Перелистать эти страницы, прочесть то, что там написано! И вот, представь, получаю в подарок. Жест доброй воли, так сказать, или рука, протянутая навстречу. Как думаешь, пожать мне ее, или пусть на хер идет?
— Ты принял подарок.
— Да, пожалуй, — кивнул он, выпуская дым. — Погорячился. Это со мной случается иногда, но не есть гуд. Ладно, давай так. Что и как теперь произойдет, я не знаю. По моим предположениям, ничего плохого случиться не должно. Однако, возможно, придется снова сниматься с места. Так что, ты иди, отдыхай пока, а я должен все это дерьмо разгрести… Лады?
— Лады! — почти с облегчением ответила Натали и пошла завтракать. На самом деле, день начинался совсем неплохо. Возможно, даже хорошо.
* * *
«Да, не стоило мне, наверное, это читать», — Генрих устал, ломило виски, и в глаза, словно, песка насыпали. Сидел за столом уже восьмой час кряду, листал пожелтевшие от времени страницы, читал выцветшие строки. Машинопись под третью копирку, записи карандашом и чернилами. Кое-кто писал разборчиво, даже каллиграфически. Другие — отвратительно. Глаза сломаешь разбирать их каракули. Но взялся за гуж…
«Стоило, не стоило! Какая теперь разница! Прочел уже!»
Он встал из-за стола, потянулся, пошевелил затекшими плечами.
«Но каковы мерзавцы?! Господи прости, и эти люди…»
Взглянул на стакан, перевел взгляд на бутылку.
«Пол-литра, и ни в одном глазу!»
Но тут как раз все просто. Гнев и ненависть пережигают алкоголь со страшной силой. Чтобы напиться в таком состоянии, надо выпить куда больше, чем пол-литра коньяка. А он ведь худо-бедно перекусывал в течение дня, пил сколько-то раз кофе, и чай, кажется, пил тоже. Всех этих подробностей он не помнил, но кроме кофейных чашек на столе скопилось и несколько пустых стаканов в подстаканниках.
«И что теперь со всем этим делать?»
Ответов оказалось больше двух, а значит, вопрос не имел ответа. В жизни ведь всяко бывает. Бывает и так.
«Ладно, ладно… Делай, что должно… И все прочее в том же духе!» — Генрих прошел к окну, взял с подоконника портфель черной кожи и перенес его на стол. Портфель был тяжелый и не мудрено — под матовой потертой кожей скрывалась сталь переносного сейфа. Цифровой замок, несгораемый продолговатый ящик, чем-то похожий на банковскую ячейку. Генрих, не торопясь, переложил в портфель те документы, которые полагал необходимым сохранить — офицерские патенты, диплом Академии, наградные листы, несколько писем личного характера, — добавил ордена, погоны и нагрудные знаки, и закрыл крышку. Щелкнул замок.
«Ну, вот, собственно, и все!» — оставив портфель на столе, он взял первую стопку папок и отнес к разожженному камину.
— Как не было! — Бумаги полетели в огонь, а он пошел обратно, за второй партией.
* * *
Генрих вышел из кабинета ближе к вечеру. Посмотрел хмуро на включенный телевизор, вздохнул, словно бы в ответ на какую-то не высказанную вслух мысль.
— Что говорят?
— Говорят, князь Збаражский один раз уже пробовал захватить власть.
— Серьезно? — поднял бровь Генрих, но даже не попытался сделать так, чтобы «удивление» это выглядело искренним. — Кто говорит?
— Секретарь премьер-министра Никифоров.
— Да? — Генрих налил себе полный стакан коньяка, отпил чуть-чуть, повернулся к Натали. — Что же он говорит?
Натали встала из кресла, она сидела там уже часа полтора или два, чувствуя, как исчезает в никуда ее прошлое, но не зная, что готовит переменчивое будущее. Качнулась на каблуках, как если бы не была уверена в том, что делает, однако, на самом деле, все уже решилось, и колебаться было поздно, да и не к чему. Подошла к Генриху вплотную, мимолетно пожалев, что вымахала такой дылдой. Так хотелось прижаться к его груди, но не судьба.
— Он сказал, это случилось в 1939 году.
— Ивану было двадцать девять лет, — тихо сказал Генрих, не поднимая глаз от стакана с коньяком, — и его только что произвели в генералы.
— Генерал-майор в двадцать девять лет… — Натали хотелось, чтобы он поднял взгляд, посмотрел ей в глаза.
— Бой у Джунгарских ворот, — Генрих выпил еще немного. — Иван повел полк в штыковую атаку. Китайцы дрогнули и побежали.
— А где был ты? — ей очень хотелось, чтобы он обнял ее, поцеловал, но, похоже, момент для своих желаний она выбрала неподходящий.
— В десяти километрах к югу, у озера Эби-Нур… Иван, собственно, прорывался ко мне, и, когда китайцы побежали… В общем, он успел вовремя. Князь ответил на обвинения? Сделал заявление для прессы? Он вообще говорит что-нибудь или на виолончели пиликает? — в голосе звучало раздражение, но не злоба. Возможно, отзвук недавнего гнева, но ненависти Натали в нем не услышала.
