– Это мое личное, еще с тех, давних времен осталось. Я пару раз менял в банке, чтобы не отказали потом из-за того, что устаревшие деньги. Бери, мне они не нужны, а ты без них даже документы не получишь. Не говоря уже о том, что тебе надо купить билет на поезд, да и неплохо бы какую-нибудь одежку приличную. Так что вопрос закрыт. Скажи лучше, на какое имя будешь регистрироваться?
– Да на то же, на свое… – растерянно ответил Стас.
– Рискованно.
– Почему? В базах никакой информации обо мне нет, это я точно знаю.
– А если с кем из старых знакомых нежелательных пересечешься?
– Так они меня и в лицо при желании узнают. Всеволод Владимирович, я не хочу менять имя. Оно… слишком много значит для меня. В конце концов, это все, что осталось от отца.
– Запомните, молодой человек – от дорогих нам людей остаются не памятники на могилах, фамилии в паспортах и старые фотографии, а память. Как ее хранить – это уже дело десятое, – строго сказал Дед.
Но Стас заупрямился.
– Я не хочу менять имя.
– Ладно, ладно, будь по-твоему. Так и запишем.
«Падтвирждаю что ето мой сын станислав. Написал двацать шестово сентября две тыщи семдесят пятово года Вениамин Ветровский».
Имена и фамилия были написаны большими, тщательно вырисованными буквами.
– А это зачем? – изумился Стас, изучив корявую записочку.
– Положено. Абы кого не легализуют – надо приложить от родственников или соседей записку. Ерунда, конечно – кто угодно может такую писульку состряпать – но бюрократы, ты ж понимаешь…
– Понимаю. Но… эти ошибки – не слишком ли?
– Стас, ты знаешь, что у нас в деревне трое вообще писать не умеют? – вздохнул Дед. – Теперь знаешь. Так что все прокатит. Деньги тоже возьми – тебе пригодится. Я так понимаю, в Озерске ты не останешься, поедешь в Питер, а билет на поезд денег стоит. Да и за легализацию придется заплатить, чтобы не промурыжили тебя до конца года, а то они могут. Кстати, взятку давай с колбасой. И не больше сотни.
– Как это – с колбасой?
– Как-как… ты же благодарен господину инспектору за то, что он на тебя время свое потратил, и все такое. Благодарить можно нашей вкусной домашней колбаской, натуральной. А колбаска – в бумажке. И в той же бумажке – другая бумажка. Там уже по ситуации смотри – если вдруг будет так, что инспектору сегодня брать деньги не с руки, по нему видно будет. Ты тогда смущайся и говори, что, мол, извините, для сохранности прятал. Ладно, все, проваливай, – внезапно сменил тон Всеволод Владимирович. – И чтоб быстрее было – бери Солнечного своего ненаглядного. В Озерске у близнецов оставишь, а Андрей завтра поедет масло торговать и заберет.
– Спасибо, – только и смог сказать Стас.
– Давай топай, – хмуро кивнул дед.
Он придержал коня на том же холме, где останавливался взглянуть на деревню перед встречей с Аликом. Но в этот раз оборачиваться не стал – закрыл глаза, вспоминая каждую деталь: широкие утрамбованные дороги, ровные заборы, покрашенные краской разных цветов, небольшие, но просторные дома, резные наличники на окнах, огороды на каждом заднем дворе… Большой амбар для зерна, огромный общий погреб, где висели колбасы, стояли банки с зимними заготовками и ящики с овощами, длинное здание, поделенное на коровник и свинарню, отдельно стоящую небольшую конюшню и «гараж» с телегами, санями и возом, курятники… Собственный, своими руками выстроенный дом, лестницу, где так и не поменял ступеньку, украшенные резьбой подвесные шкафчики, большой сундук, обитый жестяными полосами, удобную – куда там всяким специальным синтетическим матрасам! – кровать, на которой без труда поместились бы четверо.
Лесю Стас постарался не вспоминать. Он не понимал, как можно попросить прощения за то, что влюбился – но не смог полюбить. Не знал, как объяснить, почему уходит. Не представлял себе, как смог бы посмотреть ей в глаза и сказать, что они больше не увидятся.
На чьем-то дворе прокукарекал петух, и Стас послал Солнечного в рысь. Он так ни разу и не обернулся.
Ветровский добрался до города в рекордно короткие сроки – в полдень он уже видел светло-бурое марево, стоящее над грязным, серым массивом зданий. Быстро разыскав Леву, он отдал ему Солнечного, сказав, что Андрей приедет за мерином к вечеру, и долго прощался с полюбившимся конем. Скормил завалявшуюся в котомке морковку и пару яблок, расчесал пальцами гриву, потрепал по шее – и, развернувшись, пошел прочь.
– Регистрация права на однодневное нахождение в городе без чипа проводится на въезде, – недовольно огрызнулся молодой, но уже какой-то потертый, серокожий лейтенант в поблекшей от частых стирок форме.
– А мне не регистрацию, – как можно простодушнее улыбнулся Стас. – Мне это, надо гражданином стать.
– Что?!?
– Ну, по программе… Типа, можно прийти к вам и получить все, что надо, чтобы гражданином стать, – повторил Стас, снижая яркость улыбки. Теперь он выглядел все так же приветливо, но чуть смущенно, а улыбался уже не уверенно, а чуть заискивающе. – Ну, чип там и все такое…
– И что тебе в деревне не сидится? – искренне удивился лейтенант. – Свежий воздух, продукты свои, не чета городской синтетике… Ладно, садись. Я оформлю бланк, и с этим бланком пойдешь в четвертый кабинет, поставить печати. Потом вернешься.
Бегать из кабинета в кабинет, и не только в пределах административного здания, пришлось до самого вечера, причем лейтенант, проникшийся симпатией к угостившему его вкуснейшей телячьей колбасой «деревенскому увальню», честно предупредил, что впереди еще как минимум недели две такой волокиты. Стас немного приуныл – он надеялся уехать из Озерска через несколько дней. На жалобное «а побыстрее – никак?» лейтенант чуть помялся, спросил еще колбасы, и подсказал, что даме из четвертого кабинета тоже хочется и вкусненького, и красивенького. На следующее утро – ночь Ветровский провел на берегу озера, у маленького костерка – он ввалился в кабинет к даме с огромным букетом роз и тортом, состроил с десяток обаятельных улыбок, угостил колбаской с бумажкой, и все вместе это таки подействовало: дама сдержанно улыбнулась и предложила зайти завтра – может, случится чудо, и все успеют сделать.
Заранее оплаченные чудеса бюрократии имеют свойство и в самом деле совершаться – не стал исключением и этот случай. Весь день Стас провел в беготне по городу с очередными бумажками, на сей раз – последней их порцией, и к шести часам вечера стал счастливым обладателем тонкой пластиковой карточки с его голографией, фамилией, именем, отчеством, датой рождения и отметкой о гражданстве. Он знал, что впоследствии эта карточка обрастет еще целой кучей информации – правда, не нанесенной на пластик, а записанной на внутренние электронные схемы. В тот же вечер он нанес визит в небольшой магазин одежды.
