Александр Зорич - Очень мужская работа

— Гадать не будем, Пушкарёв.

— Я тоже надеюсь на лучшее. И Тополь тоже надеется. Нам с ним ох как нужно хотя бы ещё одно чудо. Бог, говорят, любит троицу. Снег там как, лежит ещё?

— Да.

— И то хлеб. Я посадил Влада в машину, сестра его поцеловала, мне пожала руку — я аж отпрянул — и вернулась в бар. После этого я долго её не встречал, хотя слухи о её бурном романе с Костем, конечно, бродили и пузырились. У меня даже Ирина допытывалась, что у Костя за чикса за такая реальная выяснилась среди унылых женских миражей Предзонья.

— Приблуда ты, блин… Инспектор, Ирина — это моя сестра Гайка.

— Спасибо, Уткин. О близнецах, значит, разговоры были?

— То-то и оно. Не о близнецах. Только о сестре. И только в связи с Костем. Один из первых парней на деревне, что вы. Про мальчишку никто и не вспоминал. И до вас, вероятно, не дошло, до скурмачей нью-йоркских. Или брюссельских? Ну закрутил авторитетный вор Роберт Гинзбург роман с некоей там. Осыпает её марсианскими камнями. Попал под каблук, как под бронетранспортёр. Она его побила, и его сердце растаяло. И всё. Верно? По-моему, очень остроумно.

— И очень эффективно.

— Всё остроумное эффективно.

— Вот вы, бля, философы! Вам бы водки сейчас друг с другом выпить!

— Снаряжение ваше было при окне?

— Конечно, причём мои окна, в отличие от окон Тополя, долговременные. Здесь я, пожалуй, замкну уста печатями здравомыслия. Без подробностей. Мы вышли с Владом в Зону приблизительно в половине второго ночи.

— Какие вещи у него были с собой?

— Сумка. Одна мягкая сумка. Он легко нёс её на плече. Судя по инерции её, визуально оценивая, весила килограммов пять-десять, не больше.

— Оружие?

— Никакого не видел. И от моего он отказывался. Тут мы с ним едва не поссорились. Без гипноза.

— Понимаю…

— Ещё бы. В конце концов он эдак по-человечески плюнул, схватил из ящика первое попавшееся — М-96, искровик — проверил предохранитель и забросил за спину. Просто чтобы я от него отстал. Я и отстал. Но вот спецкостюм мне на него напялить не удалось. Отказался категорически.

— Выраженная реакция на выход в Зону у него была?

— Нет. Прописки не было. Если он был не меченый, то очень имунный.

— А у вас?

— А это не ваше дело.

— Понимаю.

— Ещё бы, чёрт побери! Потом он сказал мне, куда мне тянуть трек.

— И куда?

— К Карьеру.

— Куда?!

— Я тоже так спросил. С той же интонацией. Только матом.

— Мне нужно в Карьер, — повторил Влад.

— В Карьер?! — оторопело ещё раз переспросил Комбат.

— В Карьер, в Карьер, Владимир Сергеевич. Не ругайтесь только так жутко.

Комбат присел на рюкзак, закусил очередную зубочистку: в Зоне он не курил, мало кто из серьёзных сталкеров курит в Зоне — чутьё… Пить тоже… лучше не пить. И не жрать горячего. Совершенно собачья жизнь. Бережём чутьё.

— И куда же именно в Карьер?

— А как вы называете саму трансмутационную аномалию?

— Я? «Белочка», — ответил Комбат. — Я пролежал в тупике рядом с ней неделю. И всю неделю был уверен, что спятил. А сейчас мне трудно отделаться от уверенности, что и ты, Влад, сумасшедший.

— Нет, я не сумасшедший.

— Невиновен по собственному признанию, — сказал Комбат и выплюнул зубочистку в сторону, в темноту, в занавеску. — Влад, а как ты намерен объясняться с охраной? С контролем? С Хозяевами?

— Я — никак. Вы меня должны провести. Причём я бы хотел сохранить и своё инкогнито, и жизни охранников. Жизни охранников — это очень важное условие задачи. Приоритетное. Правда остальные — Хозяева, контроль — меня не очень волнуют.

— Денег у тебя с собой сколько? — спросил Комбат.

— Очень много.

— А жизней? Твоих?

Влад засмеялся. Подошёл, перешагнув стоящий на прихваченной мягким морозцем земле второй рюкзак, присел рядом с Комбатом — на уголок ящика со снаряжением. Рядом опустил свою сумку. Ничто не звякнуло.

— Меньше, чем у беспородной кошки. Владимир Сергеевич, если уж взялись — давайте делать дело. Мне нужно в Карьер, к самой вашей «белочке». Я хочу, чтобы мы прошли тихо и — очень важно! — не убивая людей.

— «Карусель» пройти легче, чем профсоюзную охрану, — сказал Комбат с чувством. — Они сейчас даже от атаки семейки рязанских отбиваются без потерь. Запретка толщиной в пятьсот метров, «контролька» сплошь минирована. Крупнокалиберки с горячим боеприпасом. Два-три контролёра. Пять-десять берсерков. Триллеры в количестве. Плюс один-то уж голегром точно. И натасканный. Кукумберы.

— Но ведь мы же не рязанские.

— Не поспоришь. — Комбат помолчал. — Влад, что тебе надо в Зоне?

— Вопрос стоит так: что мне надо от Зоны?

Комбат помолчал.

— И что? Счастье для всего человечества?

— Ну-ну, Владимир Сергеевич. Чего тогда стоит человечество, если его осчастливить — одной Зоны хватит?

Комбату стало страшно. Рядом с ним сидело чудовище — он ясно, до колик в животе, понимал. Непонятное, огромное, беспощадное чудовище. Инопланетянин. Чужой. Комбат версус Алиен. Или за?

Бедная баба тётя. Бедный Комбат. Сейчас самое время спросить: кто ты, Влад? Ага, а он ответит: я есмь Он. Или как там? Я — Сущий? Нет, он ответит так: если я скажу, мне придётся тебя убить. Но говорить что-то надо. Поддерживать разговор. А то он меня заподозрит… в чём-нибудь.

— А в Зоне есть что-то такое, что может дать человечеству счастье? — спросил Комбат.

— Откуда же мне знать? — удивился Влад. — Тут вы сталкер. Впрочем, Зона — часть планеты, а на планете, безусловно, есть что-то такое, что вполне могло бы и дать счастье человечеству. Владимир Сергеевич, нам пора идти. Я тщательно подготовился к выходу и знаю, что вы так и не открыли никому ваш личный способ проникновения в Карьер. И сами туда ни ногой. Поэтому профсоюз старался и старается вас купить. Именно поэтому, кстати, вы и живы до сих пор, что никому не выдали свой трек. Проведите меня. Обещаю, что я никому никогда не скажу, как мы прошли. — Он счёл нужным добавить: — Лгать я не умею.

— Либо умеешь очень хорошо. Трансмутационка — не единая гитика, — сказал Комбат. — Там система гитик, «комбо». Видимо, случайная. Чёрт знает, в общем. Там разлом в почве. Как ледниковая трещина. Лично я не верю в высший разум Матушки. Пара мощных «калейдоскопов», синхронизированная очень редким по структуре гравитационным деревом. И всё это стоит на обширной площадке «маминых трещин». «Трещины» перестроены деревом по векторам выхода и входа «калейдоскопов». Сами же «калейдоскопы» в противофазе.