по всей «Тишине» ходили устрашающие слухи. Люди поговаривали, причем не одни только заключенные, но и тюремщики, что он один отделал целую банду белгородских гоп-стопщиков. Неудивительно, что Батя испугался выступить против него в открытую, а трусливо решил устроить ему темную.
Однако остальные сокамерники отказались внять голосу рассудка. То ли они боялись отказать авторитету, то ли действительно не хотели пропускать «веселье», но каждый, буквально каждый послал Штатива на три советские буквы. А один так вообще настучал одному из прихвостней Бати, после чего тот пообещал Гене, что он будет следующий на очереди, сразу после новичка.
Штатива этот посул пронял. Стало так страшно, что даже приближение отбоя и возможность принять горизонтальное положение, вытянув многострадальные ноги, не приносила ему облегчения, а наоборот, только усиливала тревожность.
И вот, настало время вечерней поверки. Дежурные прошли по камерам и провели перекличку, внимательно рассматривая каждого откликнувшегося на предмет соответствия физиономии и названной фамилии, потом у всех было полчаса на то, чтобы привести в порядок свое спальное место и умыться ледяной водой в ржавом рукомойнике, а затем выключили свет.
Опустившийся на арестантов мрак зимней ночи, разгоняло только просачивающееся сквозь зарешеченное окошко голубоватое свечение уличных фонарей, что освещали внутреннюю территорию изолятора. Люди быстро попрыгали по своим местам, укрылись колючими шерстяными одеялами и затаились. Сегодня многим не спалось от волнения, как и самому Штативу, но усталость, накопившаяся за целый день, постепенно брала верх, и тяжелые веки невольно опускались все ниже, пока не закрылись вовсе.
Но проспать всю ночь Гене было не суждено, потому что его разбудило шевеление соседа по «плоту». Приподняв голову, заключенный увидел, как со всех уголков камеры темные силуэты стекаются к тому месту, где лег ночевать новичок. Руководил этим процессом лично Батя, жестами в темноте показывая, кто должен навалиться на руки, а кто на ноги, кто страхует, на случай если жертва сумеет вырваться, а кто гасит. Сами авторитеты в общей свалке участия не принимали, они собирались поглумиться над строптивым сокамерником после, когда тот уже будет не в состоянии им дать отпор. Подло и грязно, но действенно.
Арестанты осторожно пробирались к новичку, а расстеленные матрацы хорошо глушили их шаги. Вот, наконец, они собрались вокруг, и замерли, ожидая отмашки к началу.
Штатив был напряжен, как натянутая струна, ведь он помнил, предупреждение новичка, и почему-то искренне верил, что он в состоянии его воплотить в жизнь. Жаль, что он совсем забыл о данном ему совете — лечь и зажмурить глаза, чтобы ничего не видеть.
— Ну, долго вы еще надо мной стоять будете? — Холодный негромкий голос прозвучал в напряженной тишине раскатом грома, и собравшиеся вокруг жертвы арестанты от неожиданности бросились исполнять то, ради чего встали со своих постелей.
Глава 13
Привыкшие к ночному мраку глаза Штатива теперь отчетливо различали темные фигуры столпившихся сокамерников. Он видел, как они бросились на новенького, придавливая коленями к полу его руки, видел, как один упал тому поперек ног, начисто лишая возможности ими пошевелить, видел, как остальные двинулись к обездвиженной жертве с вполне читаемыми намерениями… ну, вот и все. Сейчас бедного парня отделают, а потом за него возьмется Батя. И станет в их камере на одного опущенного больше. Из-под такой кучи малы нет никакого шанса выбраться, каким бы сильным и умелым ты ни был…
Однако вместо тривиального избиения дальше начала происходить какая-то сущая чертовщина, вызывающая дрожь в поджилках. По камере будто бы пронесся сквозняк из осязаемого ужаса, от которого зубы Штатива начали выбивать частую дробь, а сам он от неожиданности непроизвольно вскрикнул.
Навалившееся на новичка заключенные вдруг разом обмякли, и Гена под воздействием потустороннего липкого страха отчетливо понял, что они просто умерли. Умерли одновременно, молча и абсолютно противоестественно!
Следом за ними рухнули как подкошенные те, кто должен был избивать беззащитную, как они полагали, жертву. А сам новенький поднялся, легко сбрасывая с себя бездыханные тела, и встал в полный рост, внушая своим видом трепет в сердце любого, кто сейчас смотрел на него.
— Э-э-э… че за нахер?!
Как только эти слова сорвались с языка одного из приспешников Бати, он тут же повалился на расстеленные матрацы, будто из его туловища вынули позвоночник.
— Да ну наху-у-у…
Стоило открыть рот еще одному, как его постигла та же участь. Третий, видимо, никаких выводов не сумел сделать, поэтому возопил, рискуя переполошить охрану.
— Да как ты это де…
Его крик оборвался на полуслове, перейдя в тихое сипение, словно он уже умер, а воздух из легких все продолжал выходить, как из надутого пакета.
Оставшиеся двое оказались посмышлёней своих товарищей, и замерли, боясь не только пошевелиться, но и сделать вдох.
— Ну что, Батя, — новичок произнес кличку авторитета с плохо скрываемым презрением, как грязное ругательство, которым не оскорбят даже последнюю привокзальную шлюху, — ты все еще хочешь заглянуть в пасть волку?
— Нет… НЕТ! Послушай, пожалуйста, давай все обсудим! Я готов извиниться…
Авторитет унизительно залепетал, пытаясь выторговать себе жизнь, но вот только непроизнесенного правила никто еще не отменял. Любой, кто нарушал тишину, тут же умирал. И Батя тоже вмиг замолк, а его тело начало медленно заваливаться, пока не упало как срубленное дерево на трупы своих прихлебателей.
В живых остался один единственный бандит, который сейчас стоял ни жив ни мертв, и трясся крупной, различимой даже в темноте, дрожью. По его штанине потекла теплая струя, но вряд ли кто-то мог это заметить в царившем в камере мраке.
— А ты ничего не хочешь мне сказать?
Новичок вплотную подошел к блатному и шумно втянул носом воздух, как делал это днем, чем заставил уголовника затрястись еще сильнее.
— Не слышу ответа?!
Последний выживший блатной так активно замотал головой, что его аж покачнуло.
— Что ж, значит, ты умрешь без последнего слова.
Арестант уже начал набирать в грудь воздух, чтобы предпринять отчаянную попытку отстрочить свою гибель, но ни звука не сорвалось с его губ, потому что он рухнул на пол вслед за своими дружками, с которыми он так весело мучил и угнетал всех остальных заключенных в этой камере.
От дальнейшего зрелища глаза Штатива полезли из орбит, хотя, секундой ранее ему казалось, что округлиться еще больше они уже не могут просто физически. По камере прошлась еще одна волна всепоглощающего страха, только куда более сильная, чем все предыдущие вместе взятые. Она заставила сердце Гены биться так неистово, словно он на последнем издыхании бежал многокилометровый марафон, а не лежал без движения. В какой-то момент пульс стал таким частым и сильным, что несчастная сердечная мышца начала пропускать по два, а то и три удара, отчего в груди инвалида стало нарастать удушающее давление.
Мертвые зашевелились…
Они в полной тишине поднимались на