Прошло меньше минуты с тех пор, как гуси на реке всполошились и подняли тревогу, а вся охрана моста уже заливалась хохотом. Солдат прямо корчило от вполне понятного недержания эмоций. Слишком резким оказался переход от ожидания опасности к пикантной комедийности. Вскочить ночью, по тревоге, готовясь к смертельному бою с вражескими диверсантами, а вместо них в свете прожекторов увидеть пригожую, полуобнаженную девицу, пожелавшую освежиться перед сном, — тут никакого самообладания не хватит.
Этот почти истерический хохот солдат позволил опомниться и девушке, от неожиданности застывшей, как пресловутая жена Лота.
Выйдя из ступора, она нагнулась и стала поспешно сгребать в охапку снятую одежду, так и не сообразив покинуть освещенный прожекторами круг, а всего лишь тревожно поглядывая в сторону моста.
— Hoh, Schulmann! — заорал вдруг, обращаясь к Дитриху, находившийся среди прожекторной обслуги шарфюрер Мольтке. — Du heran aller аn Schöne, auffordert sie zu finden sich zu wir![7]
Дитрих коротко хохотнул, поддаваясь общему веселью, забросил карабин за спину и, перегнувшись через перила, прокричал:
— Mädchen, euch zu aufhelfen?[8]
— Auskommt![9] — негромко, но вполне отчетливо ответила та, прижимая к груди скомканную в один узел одежду.
Акцент у девушки был ужасен настолько, что Дитрих даже не сразу понял ответ, оттого и замешкался. Зато шарфюреру, похоже, было совершенно все равно, на каком языке изъясняется незнакомка. И что именно она говорит.
— Anzieh zu uns! Nicht blamiere sich![10] — продолжал веселиться Мольтке.
— Geh in Arsch, Dummkopf![11]
Но чтобы шарфюрер услышал слова черноволосой девушки, — кстати, как удалось разглядеть Дитриху, довольно миленькой и совсем молоденькой, — ей надо было проорать свой ответ хотя бы раза в три громче.
— Und beliebt, ich absteigt zu dir?[12] — неожиданно для самого себя произнес осмелевший солдат, словно и в самом деле мог покинуть пост. Но магнетизм этой хрупкой, беззащитной фигурки, казавшейся в ярком электрическом свете еще тоньше, действовал на него ошеломляюще.
— Gehen sie bitte nach dem…! Du — Schweinehund![13] — вдруг громко заорала она изо всех сил срывающимся от злости голосом.
Опешив от подобной отповеди, Дитрих даже обидеться не успел, когда громогласный хохот товарищей заставил его и самого улыбнуться.
Да, здешние женщины совершенно не похожи на оставшихся дома волооких и сонных телушек. Задумчиво-мечтательных Клар, Гретхен и Март. Настоящий огонь, а не девка! Такую не удержишь в загоне из трех «К», выстроенном еще кайзером Вильгельмом Вторым… Киндер, кюхе, кирхе… Вон как отбрила шарфюрера, пичуга ночная! Сама вся побледнела, трясется от страха, а за словом в карман не лезет…
— Bursch, Besen![14] — независимое поведение бойкой незнакомки неожиданно для всех одобрил и шарфюрер Мольтке, быстрее других смекнувший, что вряд ли та была бы такой отважной, если бы не имела могущественного покровителя. Не иначе как спит с одним из офицеров, вот и не боится. — Nicht verarge, Schönheit. Soldaten… Sie ihr, Beleidigungen Schweine, ablöschen Licht!.. Es nichts zu anglotzen![15]
И когда прожектора потухли, Карл с некоторым сожалением, но все же весело и громко прокричал в ночную темень:
— Und zu Gästen doch hineingeh… Nicht beleidigen…[16] — И гораздо тише прибавил: — Kleine Lutscher ritz…[17]
— Bestimmt hingeht! — беззаботно пообещал солдатам мгновенно сгустившийся непроглядный мрак. — Erwartet…[18]
Дитриху показалось, что голос девушки немного погрубел, теряя этот ужасный акцент и приобретая мужские интонации, но хорошо зная, как шум реки может исказить звук, он не обратил на это никакого внимания.
Небольшая встряска минула, и усталость опять накатила на него со всей мощью, превращая мышцы в какой-то кисель, а в мозгу парня едва теплилась единственная мечта: немедленно упасть на постель, охапку соломы или просто на сухое место и уснуть. Хоть на часок!.. А хоть — и до Страшного суда. Без разницы…
Фронтовик гауптман Бертгольтц добился поставленной цели: его солдаты были так измучены, что даже вид полуобнаженной девушки не смог растормошить их на достаточно продолжительное время. И ничто больше не могло вырвать рядового Шульмана из этого полудремотного состояния. Даже неожиданное появление на шоссе русских танков.
И, естественно, никто не заметил, как несколько человек, придерживая над головой свертки с одеждой и оружием, неторопливо вошли в воду в том самом месте, где только что ругалась с солдатами храбрая темноволосая девушка.
Река не возражала против вторжения… А на недовольных гусей больше никто не обращал внимания.
В любом лесу старшина Телегин ориентировался лучше, чем в незнакомом помещении или городе. Оно и понятно… Впервые Михаила Кузьмича, тогда еще Мишку, отец взял на охоту, когда хлопцу едва исполнилось шесть годков. Аккурат в одна тысяча восемьсот девяносто втором году. Цифры эти Мишка запомнил очень хорошо и, даже став усатым Кузьмичом, не позабыл первую в своей жизни и тогда единственную газету, по которой ссыльный поляк Тадеуш учил смышленого русского пацаненка читать и писать.
Конечно, здешнюю мешанину всевозможной растительности не сравнить с барственной чистотой кедровой тайги, но деревья и кусты, даже в самых густых дебрях, посреди самого страшного бурелома всегда подскажут человеку нужное направление, если тот понимает язык леса, умеет видеть и слышать. Если тот все еще ощущает себя частью природы.
Если б кто спросил у ротного старшины, почему тот вдруг остановился на полушаге, а потом, присев, стал осторожно шарить руками в траве впереди себя, он едва сумел бы объяснить, что именно его встревожило и предупредило об опасности.
Не столько вглядываясь в густую тьму, сколько прислушиваясь к собственным ощущениям, Телегин вдруг почувствовал какую-то неправильность в окружающем мире. Инстинктивно почуяв присутствие в лесу чего-то чужеродного, лишнего. Неживого… Не выросшего, а принесенного извне.
Глубоко и косо забитый в землю, толстый колышек, о который едва не запнулся старшина, был ответом на этот вопрос. Наверное, охотник, сроднившись душой с лесом, сумел распознать, почувствовать нечто мертвое среди живой растительности.
Ощупав траву в направлении, противоположном углу наклона, Кузьмич наткнулся пальцами на достаточно толстую веревку, почти канат!..
Слово «канат» плохо монтировалось со словом «чека». Даже если, вопреки любой логике, немцы все же соорудили несколько смертоносных ловушек, то для установки растяжек обычно используют тонкую стальную проволоку или бечевку. А канат больше подходит для палатки или… маскировочной сетки. Это опять-таки вызывало в уме целый ряд еще более интересных ассоциаций.
