— У… у меня… приказ… арестовать господина Каза… гражданина Казареева… как… как…
— Полковник! — Натали ощущала удивительной прилив сил, вдохновение, кураж, такой сладостно мощный, что от него можно было кончить, никак не меньше. — Вы же мужчина, офицер… Или нынче в России перевелись настоящие офицеры? Что вы труса празднуете! Перед вами баба с пистолетом, а вы дар речи потеряли?
— Я должен арестовать гражданина Казареева, как государственного преступника и беглого каторжника! — Все-таки она смогла заставить подполковника заговорить.
— И кто же вам приказал? — в голосе Бекмуратова не слышалось ни растерянности, ни удивления. Одно лишь холодное раздражение.
— Начальник военной полиции Округа генерал Шавров.
— На каком основании?
— Циркуляр за номером 273/44, господин генерал, — налитый кровью глаз косит на ствол, выцеливающий переносицу. — Вы должны знать, мы списывались с вашим штабом.
— Ерунда! — отмахнулся Бекмуратов. — Пустое! Проверяли, и не в первый уже раз… Объясните ему хоть вы, господин прокурор!
Краем глаза Натали заметила военного прокурора в звании генерала, отделившегося от группы военных и медленно, чтобы не спровоцировать стрельбу, приближавшегося к ним.
— Баронесса, если позволите, я постараюсь разрешить это маленькое недоразумение… — Бекмуратов проявлял галантность, но от его вежливости сводило скулы.
«Похоже, это не драма, а фарс! Впрочем, срежиссировано на совесть. Но об этом, верно, Генрих и предупреждал, ведь так?»
— Попробуйте!
— С вашего позволения, баронесса! Прошу вас, господин прокурор!
— Я генерал-майор Корсунский, Михаил Львович, — представился генерал, приблизившись на достаточное расстояние, — главный военный прокурор Северо-Западного Военного Округа. Документы предъявить?
— Никак нет! — хрипло ответил подполковник. — Я вас знаю в лицо, господин генерал.
— Что ж, тем лучше! Так вот, господин полковник, прокурорская проверка, проведенная мною по приказу командующего округом и по рекомендации губернатора Северо-Западного края графа Нелидова, показала, что никакого дела князя Степняк-Казареева, в природе не существует. Судя по всему, его не существовало никогда, нет и сейчас. Ничего, дамы и господа, — обернулся он к журналистам. — Ровным счетом ничего: ни соответствующих документов, ни следственного дела, ни протоколов Военной коллегии или Трибунала. Ничего, кроме записанных на бумаге и неоднократно воспроизведенных инсинуаций, домыслов и непроверенных слухов. Более того, из Новогрудского Военного архива два часа назад пришло подтверждение, что личное дело генерал-майора князя Степняк-Казареева, Генриха Романовича, вышедшего в отставку в 1939 году по семейным обстоятельствам, по-прежнему находится там, где ему и надлежит храниться, то есть, в архиве Управления Кадров Министерства Обороны. Таким образом, недоразумение с голословными обвинениями генерала князя Степняк-Казареева в государственной измене, — теперь прокурор снова смотрел на полковника из военной полиции, — можно считать исчерпанным. Вы свободны!
«Немая сцена… как у Гоголя. Ай, да дяденька прокурор! Или это князь Бекмуратов и все присные? Но ведь дело существовало, я же сама… Впрочем, оно сгорело, мне кажется… И все-таки! Не может же быть, чтобы нигде не осталось никаких следов!»
Это была — одновременно — лишняя, несвоевременная и никчемная мысль. Существовало дело или нет, не суть важно. Просто кто-то, и Натали догадывалась, кто бы это мог быть, решил, что время пришло, и князь Степняк-Казареев может вернуться. Вот он и вернулся. И верно, не за тем, чтобы сесть в тюрьму или пойти на каторгу.
«Легче убить… — она вспомнила ночную набережную, мост, вскинутый в руке Люгер, — но этим всем нужен живой Генрих, вот в чем фокус».
Но кто, тогда, надоумил Годуна «закрыть» Генриха, и зачем?
«Уж, верно, не контрразведка Флота, ведь Зарецкому и Ольге Генрих тоже нужен был живым…»
Забавно, но факт: Иван не поскупился — отдал Генриху целый вагон. Черт его знает, от щедрот душевных или с задней мыслью, но в результате вышло недурно. Всем нашлось место, и никто ни у кого на голове не сидел. Ну, а самому Генриху с Натальей достался спальный отсек размером в треть вагона с душевой кабинкой и двуспальной кроватью. Салон-вагон…
«Ну, почти…»
На самом деле, один из трех «гостевых» полу-люксов в составе, но и гости у графа Витгенштейна, надо полагать, были не из простых.
— Попахивает опереткой, — Натали смотрела на кровать, хмурила брови. Получалось на редкость эротично, но она, похоже, об этом даже не догадывалась.
— Да, нет, Наташа, это стиль жизни, если ты еще не поняла. — Генрих успел забыть, как это выглядит наяву, но вспоминалось, следует заметить, легко, без напряжения. — Вот так ты можешь жить. Или еще лучше. Много лучше.
— Где сон мой красивый, — со странным выражением глаз и не менее странной интонацией процитировала Наталья. — Где счастья черед? Не нынче — быть может, Хоть завтра сверкнет?
— Кому принадлежит теперь Казареевское подворье? — спросила она вдруг.
— Хороший вопрос… — Генрих вспомнил, как всего несколько дней назад переходил мост Витовта Великого и увидел речной фасад дворца. — Полагаю, казне. Хотя… Черт его знает! Возможно, замок в управлении Министерства Двора… Надо бы выяснить, наверное, но это долгая история: имущественные дела, Наталья Викторовна, порой, тянутся так долго, что затеявшие их люди успевают состариться и умереть.
— Да, наверное… — Наталья перевела взгляд с кровати на зашторенное окно, за которым мелькали огни, раздавались приглушенные голоса, топот сапог по перрону. Состав готовился к отбытию, но все еще оставался на месте. — Я слышала, что «с казной тягаться, лучше сразу удавиться», но это ведь не про тебя?
— Хочешь жить в Казареевском подворье?
— Звучит двусмысленно, — она повернулась лицом к Генриху, встретила его взгляд, чуть раздвинула губы. Не улыбка. Намек на нее.
— Да, нет, — пожал он плечами, сохраняя на лице выражение «слабой заинтересованности вопросом». — По-моему мы все уже решили. Ты остаешься со мной, не так ли?
— Романтик из тебя никудышный, князь! — все-таки улыбка, а не оскал.
«Уже хорошо!»
— Но ты ведь со мной не из-за этого, — он тоже улыбнулся, но осторожно.
«Словно, снайпера опасаюсь…»
— Я с тобой по ошибке, — ее лицо менялось сейчас так быстро, что и не уследишь. Вернее, не успеешь прочесть. Что означает это выражение или то? Но факт, каждое новое выражение — злость, растерянность, гнев или безумие — каждое легкое и стремительное движение ее души меняло облик Наталии самым решительным образом.
