— Останови-ка здесь, — велел он агарду.
Участок было очень подходящим — сырым словно губка, полдня не пройдёт, как затянутся все следы…
— И мешок наш достань.
— Рад стараться! — Тапри хотел по-молодецки выполнить приказ, но забыл, куда тот мешок задевал, принялся шарить под сиденьями, весь эффект пропал.
— Да в снарядном ящике он, — напомнил цергард. — Ты же сам туда запихнул, чтобы под ногами не мешался!
— Виноват! — горестно пискнул адъютант и извлёк пропажу на свет божий.
А в мешке лежали очень, ОЧЕНЬ странные вещи! И потребовал цергард — СТРАННОГО!
— Переодеваемся! — сказал он, протягивая спутникам непонятные серые свёртки. — Скорее, пока никого на нас не вынесло!
В свёртках, понятно, оказалась одежда. Но какая! Бесформенные штаны, рубахи без ворота, кургузые стёганые кацавейки (для тепла!) и короткие — до колен — серые рясы! Плюс болотные сапоги с раструбами. Плюс заплечные котомки из брезента. Полное облачение монаха-паломника из ордена Святой Вдовицы — Праматери сущего! Что за нелепость? Зачем надо надевать… это?!
Тапри спросить не решился, лишь молча перебирал пальцами грубые завязки штанов, медлил в надежде: вдруг случится чудо и начальство передумает? А доктор Гвейран спросил, прямо и возмущённо:
— Ты что, тины нахлебался?! Зачем нам это барахло?
Агард от таких слов аж вскинулся: какое право имеет этот неблагонадёжный субъект разговаривать с господином цергардом в подобном тоне?! Пристрелил бы, честное слово! Но господин цергард возражать не стал, ответил спокойно:
— Маскировка… Бельё, между прочим, тоже снимайте. Монахи белья не носят.
— Оно хоть чистое? — осведомился Гвейран сердито, потому что было ему доподлинно известно: монахи одежду не стирают.
— Новое, — не без яду в голосе успокоил цергард. — Не беспокойтесь, не с трупов снятое. Специально шили.
И подал личный пример. Тапри последовал ему безропотно. Гвейран — кряхтя и чертыхаясь.
Когда же они переоделись — стало совсем плохо. Без элегантной чёрной формы, придававшей их облику внушительности, оба мутанта будто сбросили по шесть-семь лет жизни. Верховный цергард Федерации выглядел безнадёжно юным, почти как тогда, в первую их встречу. Адъютант Тапри казался мальчиком-сироткой. «С кем я связался?!» — подумал Стаднецкий с тоской. Потом вспомнил далёкую Землю, и нашёл ложку мёда в бочке дёгтя: «Спасибо, в этом мире монахи не бреют головы!» И всё-таки он продолжал злиться.
— Не понимаю, к чему этот карнавал? Неужели обязательно было измышлять столь экзотическую маскировку?
— Обязательно! — подтвердил Эйнер и отвернулся на секунду, чтобы никто не видел, что он хихикает, очень уж смешно смотрелась их компания в образе странствующих монахов. — Чудесная маскировка, лучшей в нашем случае не подберёшь!
И это была истинная правда. Потому что кроме искомого корабля космических пришельцев, располагался в квадранте 16-б ещё один достопримечательный объект. А именно — один из престольных храмов Вдовицы-Праматери. Скорее всего, он разрушен, может, и вовсе ушёл в топь, но для каждого монаха ордена место «само по себе является насквозь святым, так почему бы трём психам не совершить туда паломничество?». Так объяснил цергард Эйнер своим спутникам, а потом не удержался, рассмеялся в открытую:
— Надеюсь, кто-нибудь из вас разбирается в священном писании? Нет? Тогда будете изображать молчальников по обету.
Гвейран улыбнулся в ответ. Зря он сердился, план действительно был хорош. Во-первых, монахи-вдовняки (в просторечии) действительно отличались фанатизмом на грани душевной болезни, и занести их ради святой цели могло куда угодно, хоть к чёрту на рога. Во-вторых, документов они не признавали вовсе, в отличие от оружия, на которое у монахов других орденов был запрет. В-третьих, культ Вдовицы был полиэтническим, пользовался равным уважением в народе по обе стороны квандорско-арингорадской границы. И если власти Федерации религиозные проявления хоть и не запрещали официально, но, скажем так, не приветствовали, квандорская монархия наоборот, всячески поощряла их, считая веру оплотом государственности. А потому носители её, случись им оказаться в плену, могли рассчитывать на определённое снисхождение… В общем, впервые за последние месяцы Гвейран перестал ругаться на соплеменников за то, как неудачно они спрятали катер. Настроение улучшилось, предприятие перестало казаться стопроцентно безнадёжным, где-то там, в конце туннеля, забрезжил слабый лучик…
А Тапри слушал их разговор и удивлялся всё больше. Нет, не тому вовсе, что начальнику его приболело посередь войны непременно попасть в квадрант 16-б, уже не первый месяц захваченный противником. Мало ли, какие секреты там хранятся, не адъютантское это дело. Удивляло безмерно, почему господину цергарду, человеку выдающегося ума, не приходит в голову такая простая, на поверхности лежащая вещь?! К чему маскировка, к чему самая хитроумная из легенд, когда лицо его известно всем и каждому в этой стране, да и в Квандоре, наверняка, тоже! Его узнают сразу же, как только увидят — никакая ряса не поможет!
На этот раз он не стал молчать. Потому что священный долг адъютанта — всемерно заботиться о благополучии своего командира, даже в том случае, когда есть риск навлечь на свою голову гнев его.
Только цергард Эйнер гневаться не стал, спросил весело:
— Скажи. Ты слышал когда-нибудь, чтобы Верховный цергард Федерации разгуливал по городам и весям в монашеском рубище и бегал молиться через линию фронта? Нет? И никто не слышал. Это противоестественно, такого просто не бывает. Это во-первых. Во вторых, для здоровых людей мы, болотные, все на одно лицо. А свои… сам знаешь. Короче, не узнают меня ни наши, ни квандорцы — собственным глазам не смогут поверить. Тем более, в этом тряпье. Мы без формы сами на себя не похожи, будто другие люди. Правда же? — он обернулся к пришельцу, ища поддержки.
— Это точно! — от души подтвердил Гвейран. — Пожалуй, я и сам бы вас на улице не признал! Милостыньку бы подал, на бедность!
После этого они утопили машину. Отчаянными усилиями спихнули с дороги под насыпь, и потом долго и грустно глядели, как уходит в трясину новёхонький «кварг». Сначала медленно, будто нехотя увяз нос и передние колёса, потом дело пошло быстрее, наконец, раздался характерный чавкающий звук, навеявший Гвейрану страшные воспоминания, и машина исчезла из виду целиком.
— Эх, жалко! — вздохнул цергард Эйнер, бросая последний взгляд в распахнутое чёрное окно вечно голодной топи. — Хорошая техника была.
