Это восхитило посетителей.
Экспонат X сам не знал, как всплыли в нем воспоминания о какой-то бутылке «Перно», но сам поразился, увидев, как ловко и красиво у него получилось. С этого дня он много раз повторял свой удачный опыт, и скоро везде – на стенах Круглого зала, на пленке силового поля, на стекле иллюминаторов, в спальной комнате экспоната X – красовались изображения зеленой бутылки «Перно» и двух рюмок. Коммодор Фрина, с гордостью и вниманием следившая за каждым шагом своего подопечного, невольно заинтересовалась:
– Что это?
– Бутылка «Перно».
– Это такой напиток?
– А зачем тебе это знать? – ухмыльнулся экспонат X.
– Чтобы определить сущность нового понятия, – мягко заметил Коллекционер Тарби, присутствовавший при разговоре.
– Вот сами и дерите зад.
– Как это понять?
– Как хотите.
– Почему ты всегда изображаешь только зеленую бутылку «Перно» и зеленые рюмки? Почему ты никогда не изображаешь ничего другого? – мягко поинтересовалась коммодор Фрина.
– Чтобы казалось много.
– Ты хочешь сказать, что настоящее искусство непременно должно быть массовым?
– Оно должно быть таким, каким кажется мне. Именно так. Таким и больше никаким.
– Но разве творцы искусства не должны учитывать желания окружающих? – удивилась коммодор Фрина.
– С чего вдруг? При чем тут окружающие? Не нравится, творите сами.
– На творчество у нас нет времени, – возразила коммодор Фрина. – Мы живем в мире, подверженном постоянной опасности. Мы постоянно напряжены и постоянно заняты.
– Тогда принимайте то, что есть.
Снаружи пленку силового поля, окружающего смотровое пространство, время от времени обмывали специальным раствором, потому что нашлись и такие посетители, кому в радость оказалось швырнуть в экспонат X тайком пронесенные через общий контроль тухлые продукты. К счастью, запахи из зала выветривались быстро, а экспонат X, к радости коммодора Фрины, оказался не трусливым и вел себя безупречно. Этому способствовала достигнутая между экспонатом X и членами Тайного Совета договоренность: своим безупречным поведением экспонат X отрабатывай свой вполне теперь возможный будущий отпуск.
– Ну и урод! – восхищались многочисленные посетители и кричали радостно: – Эй, урод, повернись!
Экспонат X безропотно поворачивался.
– Зачем тебе все это?
Экспонат X пожимал плечами.
– Неужели ты думаешь, – кричал кто-нибудь самый умный, – что мы сами не додумались бы изобразить на стене зеленую бутылку и две рюмки?
– Но вы не додумались.
Наглость экспоната X сбивала посетителей с толку.
– А ты знаешь, почему мы не додумались? – недоумевали они.
– Знаю.
– Ну так скажи, урод.
– Потому что у вас нет врагов.
– А падающие астероиды? А бесчисленные метеоритные ливни? А непреходящая опасность новой Катастрофы?
– Астероид, падающий из космоса, не враг. Он, скорее, ваш рок, ваша судьба, но он не враг.
– А уроды?
– Уроды не имеют к вам никакого отношения.
Ответы экспоната X не всем и не всегда были понятны, но многих заставляли задуматься. Скептикам, считающим, что стремительное волшебное изображение на спине экспоната X не имеет смысла, что вообще на спине человека можно изобразить все, что угодно, экспонат X отвечал нагло:
– Изобразить что-то, наверное, нетрудно. Даже на моей спине. Гораздо труднее до этого додуматься. Не вижу никого, кто бы тут додумался до такого. А еще труднее довести себя до такого состояния, когда ты действительно додумаешься до чего-то.
– А как ты сам додумался?
Экспонат X начинал озираться.
– Я был везде, – начинал он так значительно, что даже самые шумные посетители невольно смолкали. – Япошки (это слово требовало объяснений, но экспонат X не опускался до объяснений) палили в меня из главного калибра, потом красные конники бросили меня в поле под Елизаветградом. Я видел единственный город в мире, не похожий на рвотное. Сам Семен Михайлович Буденный сердился на меня, – экспонат X, видимо, нисколько не преувеличивал, но смысла в его словах не находила даже внимательная и очень расположенная к нему коммодор Фрина. – Я тонул на пароходе среди льдов, а это совсем не весело. Я работал в Красной яранге и образовывал чаучу-мышеедов. Потом попал в фашистский концлагерь, и меня хотели превратить в уютный домашний абажур для рейхсмаршала. Я видел многих творцов искусства, – время от времени экспонат X все-таки пытался приспособиться к терминологии, понятной посетителям Галереи искусств. – Я знаю, как творцы доводят себя до любого состояния, даже до скотского. Я не видел ни одного творца, который чего-нибудь бы да стоил, – вспоминал экспонат X слова маленькой сладкой суки Жанны и жадно смотрел на коммодора Фрину, тоже не спускавшую с него внимательных нежных глаз. – Теперь я знаю, что искусство разрушает, даже созидая. Бы этого еще не поняли, но скоро это и до вас дойдет. Тогда сами увидите. Не понимаю, зачем создавать свалку мертвечины? – экспонат X с нехорошей усмешкой обводил рукой Круглый зал, залитый мерцающим светом стилизованной под Солнце люстры. – Всякие ржавые подковы, обломки окаменелостей. Да вы с ума съехали! – вдруг вдохновлялся экспонат X. Он очень хорошо помнил рассказы маленькой сладкой суки Жанны о парижских художниках и страшно жалел, что не может найти на Старой Базе немножко настоящей дури, ну, хотя бы водки, чтобы убедительно показать изумленным посетителям Галереи искусств, как истинные творцы доводят себя до творческого состояния. – Скоро вы натащите сюда кучи детских свистулек, глиняных трубок, гнилых полотен, ржавого железа, окаменелостей, – злобно орал экспонат X. – Мой совет вам, сожгите всю эту рвань. Катастрофы никогда не случаются просто так. Сожгите и забудьте! Искусство смердит, как гнилая рыба. Бы разве не слышите? Искусство ничего не стоит. Оно в принципе не может чего-то стоить!
– А ты? – кричали раздраженные посетители. – Ты сам-то согласен, чтобы тебя сожгли?
С этим экспонат X не был согласен.
С этим, считал экспонат X, можно потерпеть.
Он, кстати, так и не научился угадывать, кого из посетителей Круглого зала заинтересует изображение на его спине, а кого заинтересует он сам. Злые гримасы экспоната X от души веселили посетителей. Он не любил отвечать на нелепые вопросы типа – почему у тебя нет хвоста? – потому и злился. Еще не любил он и даже терялся, когда его пытались расспрашивать о началах мира, у которых он якобы стоял.
