Человек, стоявший в кузове, опустил боковые панели. Это был Яник. Бэрд не узнал его в фуражке. Он стоял рядом с телами. Они были разложены аккуратно, словно бревна, их было восемь или девять.
— Вот черт! — пробормотал Дом.
Женщины пронзительно кричали. Яник — этот весельчак, — увидев Бэрда, прикоснулся к фуражке.
— Пусть не говорят, что мы дикари, — произнес он, протягивая руку другому гораснийцу, забиравшемуся в кузов. — Мы позволяем врагам хоронить своих мертвецов. В отличие от бродяг.
Затем из кабины вылез водитель. Втроем они начали вытаскивать из кузова трупы и так же аккуратно раскладывать их на траве с той стороны дороги, что принадлежала бродягам. Женщины рыдали; старик, шатаясь, подошел и рухнул на колени около одного из тел. Все это были молодые мужчины, и когда Бэрд заставил себя посмотреть на них, то заметил, что большинство из них были убиты выстрелом в голову.
— Нам, по-моему, следует что-то с этим сделать, — сказал Коул. — Это неправильно.
Но теперь никто не знал, что правильно и что неправильно. Прескотт позволил гораснийцам разбираться с этой проблемой, и вот чем это кончилось: бродяги-повстанцы, застреленные и привезенные в лагерь, где жили их родственники, согласившиеся присоединиться к КОГ.
Но это была война, с какой стороны ни посмотри. Бродяги сами начали войну с Коалицией. Гораснийцы просто не тряслись над правилами, как в армии КОГ.
Толпа ошеломленных, не верящих своим глазам бродяг молчала, готовая взорваться яростными воплями. Старик сидел над телом, словно собака, стерегущая труп погибшего хозяина. Казалось, у него не было сил подняться на ноги.
— Это мой сын, — дрожащим голосом повторял он. — Это мой сын.
Бэрд был здесь старшим по званию. Еще пара секунд — и начнется свалка. Единственное, что ему пришло в голову, — это удалить из лагеря объект недовольства, то есть гораснийцев.
— Яник, приятель, вам сейчас лучше сматываться, — сказал он. — Уезжайте отсюда по-быстрому, пока не заварилась каша.
Сэм и Коул загородили гораснийцев от бродяг. Дом направился к растущей толпе и попытался утихомирить людей.
— Эй, народ, давайте успокоимся, — повторял он. — Спокойно.
Бэрд какое-то время наблюдал за ним. Что нужно говорить родным и друзьям людей, которые отправили Андерсена — и Де-Марса, и Лестера — гнить в земле? Что ты сожалеешь?
«Нет. Нет, чтоб вы сдохли! Потому что мы не сожалеем об этом».
Бэрд прислушивался к зловещему хору нестройных рыданий и криков, которые начинали сливаться в единый пронзительный вопль, заключавший в себе проклятие и угрозу. Яник захлопнул дверцу кабины и поставил ногу на платформу кузова.
— Ты смотришь на меня так, как будто я червь, — обратился он к Бэрду. — Как будто я убиваю для собственного удовольствия. Когда-нибудь, Бэрд Блондин, я расскажу тебе о том, что сделали garayazka в Чалице, и ты посмотришь на все по-другому. Мы последние гораснийцы. Последние.
Взревел мотор, грузовик развернулся, едва не задев людей у обочины, и поехал обратно к воротам. Бэрд обернулся впервые с того момента, как появилась машина с трупами. Он и сам только что понял, насколько доверяет гражданам Хасинто, которые никогда не встревали в дела солдат. На противоположной стороне дороги собралась толпа, люди смотрели на происходящее молча, без видимого волнения.
— Мы должны хотя бы помочь женщинам, — начал Коул. — Они-то никого не взрывали, верно? Черт, на это дети смотрят. Давайте хотя бы принесем брезент или что-нибудь такое.
— Ага, если мы сейчас начнем утешать вдов, это очень понравится вон тем людям у нас за спиной.
Но Бэрд все равно отправился вслед за Коулом, потому что Коул был расстроен. Далеко ему, однако, пройти не удалось. Женщина-бродяга лет тридцати, с побелевшим лицом и ненавидящим взглядом, загородила ему дорогу.
— Ты тоже вали отсюда! — рявкнула она. — Нам ваша помощь не нужна.
Сэм оттеснила людей из Хасинто подальше от дороги.
— По-моему, сейчас самое лучшее — отправляться по делам, — сказала она. — Давайте-ка не создавайте нам проблем. Расходитесь по домам.
Бэрду ничего не оставалось делать, кроме как сообщить о происшедшем в Центр и подождать, пока не унесут трупы, наблюдая в это время за порядком. Где они собираются их хоронить? Может, кремируют? Он не спросил, потому как терпеть не мог всяких таких слезоточивых вещей. Дом, мистер Сострадание, сегодня тоже не имел успеха. Он подошел к Бэрду.
— Никогда не слышал о Чалице, — негромко произнес он. — Должно быть, там произошло что-то очень нехорошее.
— Ну, убили их и убили — и дальше что? — Бэрд тут же выбросил из головы эпизод с трупами. Сейчас это у него очень легко получалось. — Мы-то живы. И я собираюсь любой ценой оставаться живым как можно дольше.
Сержантская столовая, военно-морская база Вектес
Допрос Берни оказался недолгим. Она мало что могла рассказать Хоффману о новой форме жизни, Светящихся, и ей было от этого неловко. Она видела противника и не смогла его оценить. Это был провал.
— Да я сам мало что заметил, — успокаивал ее Маркус, который стоял облокотившись на стойку бара. — Не надо самобичевания.
Берни уже не помнила, когда в последний раз пила с Маркусом. Он был не из тех людей, с кем пьешь. Это, скорее, был торопливый, бессвязный разговор, случайно завязавшийся как раз в таком месте, где подавали спиртные напитки.
— По крайней мере, они меньше размером. На этот раз не с брумака. — Она взглянула на часы. После утреннего купания с внутренней стороны стекла конденсировалась вода. — Может, они окажутся объединяющим фактором и теперь бродяги перестанут рваться перерезать нам глотки.
— Ага, парни Треску именно этого и добились.
— Прескотту надо было с самого начала выгнать отсюда бродяг.
— Но он этого не сделал. Поэтому нам придется с ними мириться.
— У тебя душа добрее, чем у меня, Маркус.
Маркус фыркнул. Этот звук у него был эквивалентен смеху.
— Есть подонки более или менее безобидные, а есть такие, которых надо давить на месте.
Берни осушила стакан:
— Мне пора.
— Ты на дежурство?
— К Хоффману.
— А-а-а, — ответил Маркус, не отводя взгляда от топора Саранчи, висевшего на стене над стойкой. Бэрд добыл этот топор в бою и потом подарил его Берни. Андерсен обустроил бар вместе с Росси, и каждая вещь здесь была добыта ценой крови. — А-а-а.
— Когда доживешь до моих лет, то поймешь, что ждать — чертовски глупо, — ответила она. — Пора жить своей жизнью, Маркус. Молодость никогда не вернется.
