— Это не вариант, Камиль. Да и не могу я им этого рассказать, на мне подписка о неразглашении, плюс производство нелегального оружия, в тюрьму посадить могут.
— Мне же ты рассказал. Им — то чего не можешь? — Удивился я.
— Тебе — то могу, потому что это твоё слово против моего, тебе все равно никто не поверит. Может, шутил я, а может и вовсе ничего тебе не говорил, а ты сам все выдумал. А там присяга, ответственность, да и уголовное это дело, разглашать секреты Тезауруса, не говоря уже, про воровство. — Подмигивая, улыбнулся мне Васька, сверкнув двумя верхними серебряными зубами, сквозь губы.
Слово такое Тезаурус — я знал, и его значение тоже, но понял, что его значение здесь несколько иное. Впрочем, наверно именно такое, только более обособлено, конкретизировано. Спросил об этом Барса, а он подтвердил, что это в прямом смысле слова и означает сокровище, точнее сокровищница знаний.
— Осознав, что главный подозреваемый, (а скорее всего, просто банальный исполнитель) в бегах, а мы оказались также замешанными в это дело ничего не оставалось, как попробовать распутать все самостоятельно. Но за вечер было уже многое обговорено, а тем более выпито, поэтому свежих идей ожидать не приходилось. И мы продолжили гуляние.
— И много ты секретов знаешь? — Уже переводя беседу в более развязное русло, спросил я Ваську, понимая, что нам все равно не решить такую сложную и щекотливую проблему, тем более по — пьяни.
— Тебе столько надо? Ты столько не выпьешь! — Заржав в голос, сказал Барс, разливая остатки водки из графина по рюмкам, и подзывая Ирину для нового заказа. Я тоже заржал, и мы, звеня посудой, выпили еще по одной.
* * *
Утро выдалось тяжелым, туманным, не в смысле погоды, а в смысле затуманенного разума. Сильно хотелось пить, а еще больше хотелось умереть. Тяжелая лапа похмелья сжимала голову, трясла ее так, что отдавалось в желудок зловещим бульканьем и урчанием. Трусило так, словно тебя засунули в предполетную центрифугу, которую раскрутили до невероятных скоростей и повезли полями лесами, пересчитывая все кочки. Тело било ознобом, пот покрывал кожу. Ну и гадостное же это чувство. Хочется прокипятить себя, промыть, дезинфицировать. Проснулся я в своем логове, на втором этаже-надстройке сарайчика Ларисы.
Она оказалась женщиной понимающей, и не осуждающей мои способы расслабляться. Только не подумайте, что каждые выходные проходят именно так, но бывает, не без этого. А так, я часто выхожу на стрельбища, езжу за город верхом, занимаюсь спортом. Иногда даже помогал по хозяйству Ларисе, если требовались мужские руки. Довелось даже удивить ее совсем не мужскими вещами, хотя скорее очень даже мужскими, но не привычными для здешних мест. Побаловал я гостеприимную хозяйку своими кулинарными умениями, а точнее приготовил для нее пару коронных блюд. Готовил ей вкуснейший ферганский плов, сочные чебуреки, лагман и сефу. Она всегда меня нахваливала и приговаривала, что готовить мясо — это очень по-мужски. «Так как готовят мужчины, не одна женщина не приготовит». В этом я с ней был согласен, мясо надо уметь приготовить. Но сейчас в голове не было места для размышлений о еде, хотя ничего так не снимает похмелье, как жирная пища. Вспомнив это, заставил себя съесть яичницу на жиру и тарелку жареного сала с луком и хлебом. Запил все обильно кофе, очень крепким и без сахара. Умылся, оделся и решил, что сегодня будет разгрузочный день, отдых. Собрал торбу, небольшую перекидную через лошадь, которая крепится к седлу. Закинул туда бурдюк с прохладной, набранной из колодца, водой, кинул подстилку, еще брезентовый дождевик с капюшоном, сумку-аптечку, которую, я взял за привычку, возить всегда с собой, на всякий случай. Был у меня с собой еще и небольшой рыболовный набор, который возился также в рюкзаке и выдвинулся в сторону моря. Из города к морю вели две дороги: одна в порт, где велась разгрузка, погрузка товаров, но там же, были лавки и конторы представительств всех ремесленников, что бы можно было прикупить что-то сходу, не заезжая на базар. В порту также имелась собственная верфь, не знаю, производили ли они свои корабли, но ремонт судна там произвести можно было. Это место было также популярным не только из-за предпринимательской составляющей. Рядом с портом была великолепная набережная, широкая, освещенная в ночное время масляными фонарями, которые придавали неповторимый старинный, даже антикварный, вид всему вокруг. Наборная доска, была плотно уложена одна к одной, выкрашена в темную краску и натерта толи мастикой, толи красиво покрыта морилкой. Но отблески от деревянной набережной, отражающихся в ней огоньков звезд или же, фонарей, преображали все вокруг, предавая сказочные черты и непередаваемую мистическую атмосферу.
Вдоль набережной аккуратными конструкциями, располагались деревянные скамейки на кованных узорчатых каркасах. Зачастую они были облюбованы парочками молодых влюбленных. Там же на набережной, но, уже углубляясь в черты города, было множество уютных кафе и ресторанчиков. Хотя сегодня я туда не собирался. Второй выход к морю был более прозаичным — это был местный городской пляж. Усеянный белым песочком, имеющий топчаны из тонких досок. Он своей задней частью упирался в горную насыпь или же это был холм, который ветрами или оползнем смыло в море. Пляж был популярным местом, особенно в выходные и летние времена, хотя я не уверен, сколько месяцев в году здесь длилось лето, ну или теплая солнечная погода. Я находился здесь чуть более двух месяцев, и жара здесь была почти каждый день, кроме тех редких дней, когда город настигали грозы и ливни. Как в день моего приезда в Орасмар. Здесь был нешуточный ливень, который залил улицы мутными потоками грязи и глины, а раскаты грома и молний заставляли живность подворий шуметь, сливаясь в какофонию звериных звуков от блеяния и мычания до рычания и скулежа. Вскоре город накроет сезоном дождей, во время которого вся летняя суета будет смыта. А жители города будут меланхолично переживать это время по домам и питейным, гостеприимным трактирам. Пожар, кстати, произошедший на хуторе Степана Теплякова и его сына Ильи, был как раз в ту ночь. Пожарные тогда пришли к выводу, что сарай загорелся от попавшей в него молнии. Хотя, чему тут удивляться? Я не могу судить, на сколько часто могут возникать пожары в таких средневековых условиях, как в этом городе, не компетентен.
Запряг Юкки, такое имя у меня получила моя кобылка, все же было в ней что-то нестандартное, анимэшное или даже инопланетное. В моё время японская культура достигла в своём развитии (или же деградации) таких высот (или же низин), что, казалось бы, удивлять уже нечем, но каждый раз японские модники находили, чем шокировать общественность. Вот и Юкки моя, имела нестандартный разрез глаз, и необычное выражение морды. К лошадке своей я быстро привык и уже не мыслил жизни без нее. Езда верхом, мне приносила несказанное удовольствие, чего нельзя было сказать о моем первом дне катания на лошади. Тогда, я еще с неделю ходил в раскоряку от боли и непривычки. Все же Юкки стала мне очень дорога. Вечерами после рабочего дня, мне нравилось ухаживать за ней. Обтереть влажной губкой от пота, расчесывать гриву, проверять снаряжение и копыта. А еще мы с ней много разговаривали. Наверно из-за одиночества, накатывавшего на меня временами. Ведь я осознавал, что все, кого я знал, всё, что видел, давно погибло, исчезло, стало тленом. Признаться, честно, мне моя новая жизнь нравилась, но иногда я тосковал по той старой. Даже не по самой жизни, а по ощущению душевного спокойствия, которое приносил домашний очаг. С момента моего рождения прошло несколько сотен лет, и сказать наверняка сколько, мне уже никто не сможет.
