class="p1">Вылетаю из комнаты, мне срочно нужно место без людей. Но они повсюду. Везде эти люди. Взрослые и дети. Их слишком много. Они шумят, кто-то смеётся, другие разговаривают, они все куда-то идут. Расталкиваю всех, практически наступаю на какого-то ребенка, его мать вопит мне в спину, но я не слушаю. У меня внутри своя боль, которая через мгновение вырвется наружу. И сейчас мне плевать на всех и каждого. Плевать на маму и её отношение, на неблагодарную сестру, на рыжего идиота, на чувства Лари и ненависть Келлера. Пошли они все лесом. Ненавижу их. Всех их вместе и каждого по отдельности.
Это срыв. Я понимаю это по звону в ушах и частоте биения моего сердца. Руки трясутся, а дыхание вырывается рваными свистами.
Не понимаю, как я оказываюсь в зале, где кажется целую жизнь назад я училась стрелять. Тут никого нет. Сажусь в угол, под навесной шкаф, обхватываю ноги руками и начинаю плакать. Плакать так, как никогда раньше не оплакивала себя. Свою никчемную личность, которая никому не нужна. Я одинока. Одинока так сильно, что, даже будучи с семьей, я не чувствую поддержки и единства. Слезы не заканчиваются, и я начинаю кричать. Долго и протяжно. Зачем я кричу? Не знаю, просто видела в одном фильме, что это помогает. Ложь. Не помогает. Крик только садит мои голосовые связки, и я начинаю рыдать уже не как истеричка, а как побитая хриплая собака.
Проклятые слезы не кончаются, я даже не сразу замечаю, что я тут больше не одна. Какой-то мужчина пытается поднять меня, но я отбиваюсь и толкаю его так сильно, что он падает на задницу. Его старое лицо искажает маска ярости. Он что-то кричит. И я кричу. Снова. Вижу, как он подносит к лицу рацию и что-то говорит.
Встаю и пытаюсь сбежать из зала, но меня кто-то хватает и держит. Так крепко, что мои кости хрустят, а слезы наконец-то заканчиваются. Перестаю плакать и оседаю в руках поймавшего меня. Больше меня не держат, обмякшее тело оседает на пол. Не знаю, сколько времени проходит, но за моей спиной начинают стрелять, оборачиваюсь и вижу, что это какая-то группа, как и наша ранее, учится управлять оружием. Мужчина, которого я толкнула командует ими. Кажется, я нажила себе новые неприятности, но так я думаю до того момента, пока в зал не приходят двое в черном и не уводят меня в темную камеру, которая находится неизвестно где. Карцер, так назвал это место один из тех, кто притащил меня сюда. Что это значит, я не знаю, но мне известно одно – сегодня я потеряла куда больше, чем приобрела.
– Что всё это значит?
Уже около минуты я стою перед массивным столом полковника Келлер. Женщина смотрит на меня как на мусор под её отполированными ботинками, а я стараюсь не пересекаться с её ледяным взглядом. Самую долгую минуту в своей жизни я рассматривала кабинет морозной, как ветер Антарктики, командирши. Кроме огромного стола на толстых ножках, тут есть три стула, на одном из них сидит сама полковник, два других стоят у стены, как бы показывая всем присутствующим, что сидеть в этом царстве холода и мрака может только одна особа. Стены выкрашены в неприглядный серый цвет. Позади полковника висит портрет президента. Интересно, жив он или нет, до того, пока я не увидела портрет я даже не задумывалась, что творится в мире за пределами базы номер восемь. Осталось ли правительство? Делают ли они хоть что-то для победы над туманом? А если президента нет в живых, то кто тогда правит? Очень много вопросов, на которые мне никто не даст ответа. На стене справа висит огромных размеров карта. Левая чиста, как мысли младенца, в самом углу стоит тёмный шкаф под цвет стола и стульев. На столе полковника идеальный порядок, такой же я видела у Зейна. Педантичность их семейная проблема. Им бы к психологу сходить.
За всё время, что я разглядываю кабинет, я так и не увидела ни одной женской безделушки. Ни статуэтки, ни картины, ни вазы с цветами, на идеально убранном столе не нашлось даже места для семейного фото. И этот факт говорит о многом. Полковник холодна не только снаружи, но и внутри. Не удивлюсь, если в её венах течёт гелий, а не тёплая кровь.
По правую сторону от меня стоит Зейн, руки его, как и мои спрятаны за спиной, но есть отличие, мои конечности не по своей воле там находятся, а из-за сковывания неудобных наручников, которые натирают кожу на запястьях.
Слышу голос Зейна, но даже не вслушиваюсь в их смысл. Сейчас меня вероятнее всего разжалуют, ведь оказалось, что я толкнула одного из членов правления базой номер восемь. Кто ж знал? Никто, а я даже не обратила внимания, что на его руках нет черного или какого-то другого браслета. Я тогда вообще ничего не видела. Сейчас, спустя время я понимаю всю абсурдность моего поведения, но тогда мне казалось, что жизнь окончена. Я настолько страдала, чувствовала себя предельно одинокой и никому не нужной, что сорвалась. А теперь мне приходится столкнуться с последствиями своего срыва лицом к лицу.
– Александрия Брукс, – говорит полковник, и я чувствую, как меня покрывает ледяной коркой.
Перевожу взгляд на полковника Келлер и вдруг понимаю, что хочу быть такой же, как она. Холодной и безэмоциональной глыбой льда. Хочу прекратить разочаровываться в людях и не чувствовать боли из-за их чувств к моей персоне. Но мне такой никогда не стать. Чтобы быть глыбой, ей нужно родиться. Я же больше похожа на кисель, который растекается всё дальше и дальше. Думаю, так обстоят дела.
– Что меня ждёт? – спрашиваю я.
– Это зависит от того, что ты мне расскажешь.
Полковник складывает на столе руки, и я подмечаю, что на ней нет обручального кольца, а ногти идеально подстрижены под корень. Никакого лака на них, естественно, нет.
– Я не хотела толкать мистера…
Я забыла как его зовут.
– Мистер Голд хотел помочь тебе, – произносит полковник и слегка склоняет голову набок.
– Я благодарна за его попытку.
– Провальная вышла попытка, – говорит Келлер и переводит взгляд на Зейна. – Что твоя подопечная делала на стрельбище, когда её там не должно было быть?
– Не могу знать, – отвечает Зейн, смотря на стену позади полковника.
– Плохо, Келлер.
Королева льда снова смотрит на меня.
– Что случилось до того, как ты попала на стрельбище?
