– Знаешь пословицу: «Подсел к чужому очагу – ешь, как все!»? – спросил Гоймир.
Гостимир поддержал:
– Попади к ним кто наш…
– Ладно, – откликнулся Олег. – Это ваши дела, не мои.
По-прежнему не глядя на то, чем занимается Гоймир, Олег подошел к Ленко. То ли при падении, то ли при повороте уже мертвого тела меч убитого парня – с рукоятью, увенчанной искусно выкованной из меди головой рыси – на треть выскользнул из ножен. На сером, без полировки, лезвии играл ставший сумрачным солнечный свет, словно бы сплетались стебли трав, образовывавшие что-то, очень похожее на фигуру человека, стоящего с прижатыми к бокам руками… Олег сморгнул – человеческая фигура растворилась среди стеблей невиданных трав…
Мальчик нагнулся, чтобы задвинуть клинок обратно в ножны. Но его остановил тревожный оклик Гоймира:
– Нет! Не трогай!
Олег удивленно оглянулся. Странно, но все трое горцев смотрели на него – внимательно и непонятно, с какой-то тревогой… или ожиданием?
– Почему? – непонимающе спросил Олег. – Я только хотел поправить меч.
Горцы переглянулись. Гоймир чуточку пожал плечами:
– Добро. Пускай…
А Йерикка пояснил серьезно и значительно:
– Видишь ли, Вольг… Тот, кто берет оружие убитого в руки, может оставить его себе… а может и не оставлять. Но независимо от того, что он решит, он становится местьником. Он ОБЯЗАН отнести оружие в род убитого и поклясться отомстить. Именем Перуна Сварожича, Карны и своей Доли.[16] А ведь ты скоро уедешь. А у Ленко мать, дед с бабкой, младший брат и две сестры…
– Я принесу его оружие в род, – вызвался Гостимир и уже встал, шагнул вперед… но Олег остановил его:
– Подожди, – и повернулся к убитому.
Что он знал об этом парне? Ничего. Какое ему было до него дело? Никакого. Он тут гость – Йерикка прав на все сто. И он сам сказал – это их дела. Не его. Если он сейчас возьмет оружие – он свяжет себя дикарским обычаем с людьми, которых не знает. До которых ему нет дела. Не может быть дела.
Олег вспомнил дом. Отца, маму, свою новую комнату. Вадима, многочисленных приятелей. И еще. Виселицы вдоль заброшенного железнодорожного полотна. Немого, который полз по садовой дорожке. ЗАПАХ хангара, лапавшего Бранку…
– Мой дед, – отрывисто сказал он. – Он был местьником?
– Да, – откликнулся Гостимир. – Не надо, Вольг, тебе будет жаль потом.
Падающий Ленко. Разорванный плащ на спине Йерикки. Крик: «Горцы, суки! Сдохнете!»
Сладкий ужас, от которого на глаза навернулись слезы, заполнил все существо Олега. Он еще раз посмотрел в спокойное лицо Ленко. И, наклонившись, отстегнул пояс с мечом и ножом – широкий, из толстой кожи, с серебряной пряжкой в виде восьмиконечной звезды-перуники. Выпрямился. Поглядел вокруг с легким вызовом:
– До зимы далеко. Я что-то сделал не так? Скажите.
Йерикка смотрел явно одобрительно. Гостимир покачал головой. Гоймир вздохнул:
– Ты не ведаешь, что сделал, Волы. Но теперь уж прошло время поправлять что…
– Я и не собираюсь ничего поправлять, – упрямо сказал Олег, застегивая на себе пояс. Ленко в самом деле был плотнее – пришлось перетянуть пряжку, чтобы пояс не болтался на бедрах. Меч и нож оттянули его непривычной сумрачной тяжестью – словно присматривались к новому хозяину и еще не решили, принять ли его, признать ли…
* * *
Дома – Олегу пришло в голову определение «пятистенки», хотя он и не знал, что оно означает и пятистенки ли эти дома – стояли без заборов, открыто, среди яблонь, шиповника и еще каких-то кустов, мальчику неизвестных. Все они образовывали одну длинную улицу, тянувшуюся прямиком через укрытую в скалах долину. За домами покровительственно раскидывали свои кроны могучие дубы. Очевидно, когда-то всю эту укромную, закрытую от ветров скалами землю занимала небольшая дубрава. Потом пришли люди. Построили у входа в долину крепость. Стали ставить дома, сажать яблони, ухаживать за ними в морозы… Но и дубов не свели больше, чем нужно – Рысье Логово лежало в их окружении, как под надежной стражей. Красивое, тихое место… Дома – от конька до завалинки – покрывала искусно сделанная резьба, в которой узнавал Олег все те же мотивы, что и на головных повязках, на одежде людей племени… И в каждом дворе – даже символически не обозначенном – стоял резной столб. Женщина в рогатом головном уборе обеими руками прижимала к животу разделенный на четыре части ромб.
Лада. Богиня порядка, чистоты, гармонии. Так объяснил Олегу шепотом Йерикка. Он же сказал, что эта часть Рысьего Логова называется Город – как огороженная скалами и крепостью у прорубленной в тех скалах дороги.
Олег плохо слушал эти объяснения. Чувство, владевшее им, нельзя было назвать страхом. Он словно бы все глубже погружался в странный тревожный сон – с каждым часом все больше и больше увязал в делах этого мира, подчиняясь его холодному очарованию и совершая поступки, на которые раньше просто не был способен. Как знать, не испытал ли что-то подобное его дед, оказавшись здесь впервые? Может быть. Его сейчас этот вопрос не очень волновал.
Город был тих, но не пустынен. Люди стояли возле каждой низкой двери – молча, глядя на приближающихся по пыльной дороге мальчиков. Олег шел первым, неся на руках перед грудью пояс Ленко. За его плечами мерно, в ногу, шагали Гоймир и Гостимир; Йерикка пойти не мог, остался с краю Города.
И едва они проходили мимо какого-то дома, как люди, стоявшие там, начинали петь за их спинами. Родившись около крайнего, песня усиливалась и росла с каждым десятком шагов. Она была без слов – люди пели, не разжимая губ, печально и сурово повторяя один и тот же пронзительный мотив, при котором можно было думать о единственной вещи.
О Смерти.
Громче. Громче. Громче. Лица обоих горских мальчишек – Олег видел их боковым зрением – были отрешенны и суровы, глаза устремлены вдаль, где они видели… что? Как их друзья вот так же идут к их домам и несут на вытянутых руках черное горе, а безликая женская фигура шагает в ногу с ними – видимая для тех, кто МОЖЕТ видеть?
Олег не знал, сколько они прошли. Он не считал ни шагов, ни домов. И почти не способен был думать. Пояс оттягивал ему руки, словно он нес человеческое тело. По дороге домой кривящийся от боли Йерикка объяснил землянину весь смысл совершенного им, Олегом – и теперь этот разговор занимал все воображение мальчишки.
Меч и камас – так правильно назывался нож, похожий на кукри, – это часть воина. Когда Карна обрезает нить, питающую человека идущей из Божьего мира, из вир-рая, Огниной, жизненной силой, в страхе и тоске кричит Желя, водительница человеческой души. Некоторые слышат этот крик и могут сказать – я скоро умру. Другие не слышат… но это и не важно. А важно то, что принимающий оружие убитого – принимает его часть. Сливает ее с собой – и САМ становится ЧАСТЬЮ ТОГО, КОГО БОЛЬШЕ НЕТ НА ЗЕМЛЕ, В МИРЕ. Морана-Смерть чует эту оставшуюся в мире живых частичку. Морана-Смерть посылает Map, своих прислужниц – забрать то, что должно быть воссоединено с умершим. Тот, кто взял оружие товарища, облегчает ему возвращение из виррая в Мир – в облике внука, правнука, племянника; любого из родичей. Но на себя навлекает великую опасность. Мары слепы в мире живых. Они не могут отличить слившуюся с живым часть погибшего – и самого живого, нового носителя оружия. И, если находят то, что ищут, – стараются забрать все сразу. И не всякий может им противостоять, потому что сила Map велика…
