Он продвинулся чуть вперед, чтобы удостоверится в правильности своих предположений.
Действительно, на насыпи были видны замерзшие потеки – цистерну сливали насосами, через трубу, и часть нечистот попадала на откос, где и превращалась в камень. Можно было попробовать прикинуть количество народа на базе по объему сливаемых фекалий, но Умка и представить себе не мог размеры емкости. Несколько тонн в неделю? В месяц? С водой у них тут порядок, все строения расположены выше зоны заражения, бояться нечего. Им нужна одна артезианская скважина с хорошим дебетом, а фильтры, трубопроводы, распределительная насосная система – все это собирается из пластика за пару суток. Вот с фекальными водами – проблема. Сомнительно, чтобы комплекс зданий был подключен к канализации. Станция стоит на бетонной платформе, готовилась площадка под реакторы, и бетон тут правильный, бог знает на сколько метров вниз. Сверлить устанешь! В любом случае – накапливать и вывозить дешевле, чем строить собственные очистные в таких условиях. А яму, при нормальном водопотреблении сотни человек, надо копать емкую, не на тонну, а тонн на десять – двадцать, и все равно потом откачивать – сизифов труд. Могли, конечно, поставить биореактор, но не захотели – дорого. Зачем тратиться? Все и так нормально. Экологию здешних мест такими мелочами не испортишь.
Сергеев сделал еще шаг, оскользнулся, левая нога поехала вниз, но он не упал, только просел низко, опираясь на руку. Под подошвой берца что-то хрустнуло. Умка белкой взлетел обратно на насыпь, сохраняя равновесие, и только потом глянул, на что наступил. В метре под ним лежала человеческая рука: сломанная кость белой веточкой торчала из-под ледяной желтой корки, а сама рука, замерзшая, как камень, распласталась по снежно-известковой смеси, неестественная, словно муляж.
Михаил почувствовал, что внизу живота внутренности собираются в скользкий, холодный комок. Во рту стало горько и противно от желчи, но Сергеев сдержал конвульсии желудка. Теперь, когда он увидел сломанную конечность вмерзшего в фекалии трупа, вокруг, словно при проявлении фото на старой фотобумаге, стали заметны детали, которых он раньше не замечал.
Здесь покоилось (если это слово подходила к трупам, сброшенным в яму с нечистотами) не одно тело. Сергеев видел как минимум с десяток фрагментов, которые теперь мало походили на человеческие останки. Известь и лед сохранили тела от поедания лесным зверьем, но там, где известью поливали недобросовестно, от покойных остались лишь обглоданные костяки. Умка на несколько мгновений закрыл глаза, заставляя сердце снова забиться спокойно. Он просто не имел право на проявление эмоций. Вздохнул, медленно выпустил воздух сквозь сжатые губы, и лишь потом медленно перевел взгляд на Ирину.
Она стояла в двух шагах от него, с белым, словно маска смерти лицом, держа «Галил» на отлет, за ремень. Глаза у нее были, как плошки – круглые, и полны таким ужасом, что Сергеев на какой-то момент едва не поддался панике: метнуться к ней, прижать ее к плечу, чтобы она не видела всего этого…
Не видела отбраковку. Отработанный материал.
То, что лежало в выгребной яме, не было трупами взрослых людей. Мертвые подростки. Не дети – тела были крупнее, но и не взрослые. Наверное, те, кто не выдержал химобработки или «съехал с катушек» при записи новой матрицы на обезображенный препаратами мозг.
Одноразовые инструменты. Мусор.
Их не хоронили и не сжигали. Слишком много чести. Их выбрасывали, как севшие батарейки.
Ноги у Ирины подломились, она, было, осела, теряя сознание, но тут же вскочила, и на четвереньках, гремя оружием о землю, метнулась вверх, на рельсы, где звучно и густо вырвала.
«А ведь она видела многое, – подумал Умка, все еще обшаривая глазами яму. – Она видела такое, от чего блевали бы даже опытные санитары городского морга. Но чтобы так… С таким цинизмом отнестись к мертвым – это даже не бросить их собакам. Гораздо хуже. Понятно, что мертвецам все равно, но те, кто бросил сюда тела, тоже давно мертвы, потому что в этом поступке нет ничего от живого человека…»
Умка выбрался на рельсы, опустился на колени рядом с Ириной. Она сидела на шпалах, поджав под себя ноги, не озаботившись даже вытереть следы рвоты с губ, и тихо, с подвыванием, плакала.
Сказать было нечего. Сергеев просто обнял ее за плечи, прижал к себе и, уткнувшись в его куртку, Ира зарыдала в голос.
Надо возвращаться, подумал Сергеев. Вадим с Матвеем уже волнуются. Надо возвращаться. А потом садиться в засаду, здесь, у ямы, и ждать следующую группу ассенизаторов. И когда они появятся… Когда они появятся, они пожалеют, что родились на свет. А мы въедем на базу в их одежде, на их же мотодрезине. Пусть только они появятся. Пусть…
И в этот момент Умка почувствовал, как рельс, на который он все это время опирался левой рукой, начал тихонько вибрировать.
* * *
– Телефон не отвечает…
Сергеев не стал дожидаться, пока «Нокия» начнет повторный набор, и снова нажал кнопку с зеленой трубкой.
– Не хочет с тобой говорить… – констатировал Блинов с печалью в голосе.
Виски циркулировал в его крови в объёме не меньше литра. Владимир Анатольевич то трезвел на глазах, то снова сваливался в пике. Справедливости ради надо было заметить, что такая доза могла свалить слона среднего размера, но в сочетании с адреналином спиртное действовало слабо, Блинчик никак не мог достичь желанного состояния беззаботности.
– Ты не только меня обидел. Ты и ее обидел. Ты, Умка – злой! Ты обижаешь всех! А зачем? Зачем, спрашивается в задаче?
– Ох, помолчал бы ты, Вова…
Длинные гудки.
Не стерильный голос оператора, а длинный безнадежный гудок.
«Я не хочу тобой говорить».
«Абонент Плотникова не хочет отвечать на ваши звонки, пожалуйста, позвоните позже. А еще лучше – никогда не звоните».
Умка вдруг представил себе Викин «Нокия Артэ», вибрирующий на полированной столешнице, и как она смотрит на мигающую надпись на экране, и медленно проводит рукой над телефоном, но не для того, чтобы снять трубку, а для того, чтобы сбросить в пепельницу столбик серого пепла. А трубка жужжит и медленно ползет по столу, словно живое существо: «Ну, возьми меня, хозяйка, пожалуйста, возьми!»
– Вот ты затыкаешь мне рот, но сегодня мне поверил? – спросил Блинов и закивал головой, словно старый китайский болванчик. – А как же, а как же! Тут, когда дело касается твоей Вики – ты мне поверил… Это хорошо! Друзьям надо верить…
В комнату заглянул Васильевич.
– Владимир Анатольевич, борт готовят. Пора выезжать.
Блинчик замахал коротенькими ручками.
– Сейчас, сейчас… Мне переодеться надо! Не могу же я лететь в таком виде? Правда, Умка? Я быстро… В душ – и сразу едем!
