— Вольф…
— Остановишь меня — тогда тебе с мертвецами не надо будет прятаться, а мне не надо будет под пули подставляться, только Войцех тогда — труп.
Агнешка подняла голову, сверкнув глазами.
— Возвращайся, Вольф. Я буду ждать.
Волшебные слова. Только не уверен, что ты в полной мере понимаешь, Агнешка, что тебе придется произносить их всю жизнь, если ты выберешь жизнь со мной.
Надежда стучит в висках. Она будет моей. Будет. Я докажу ей, что никого лучше меня ей в жизни не найти. И плевать, что подставлюсь, плевать, что Войцеха с собой таскать придется. Не сожжет ревность того, кого страсть спалила. Предоставлю ей и священника, и преступника в добром здравии, раз ей так в голову взбрело из-за религиозных соображений. Религиозные убеждения — все ж убеждения… не глупый каприз, а проявление твердых принципов. А твердые принципы я уважаю… даже, когда считаю их глупыми. Таких попробуй переубеди, попробуй перекупи. Таких предателями сделать труднее остальных. Заслужу я Агнешку — заслужу и ее верность до смерти. Таких трудно завербовать, а если и завербуешь — рассчитывать на таких будешь больше, чем на других. Будет она моей, Игорь Иванович, душой и телом — вся, с головой… моей!
Так, надо нарочито выправить плечи. Теперь в глазах гражданских я явно военный. Подбитый глаз темными очками закрыть. Вроде порядок. При мне удостоверение убитого агента, на мне строгий костюм, соответствующий представлениям людей об агентах службы безопасности. И я… Я вишу на волоске. Мои мощные страховочные тросы готовы оборваться, а остался один только — волосок… золотой волосок Агнешки.
Эх, пожелай мне удачи, Агнешка. Нужна мне теперь удача так же, как ты. А вы, Игорь Иванович, не смотрите так строго и укорительно. И без вас совесть грызет.
Близок предел моих сил. Только я, не взирая на усталость, упорно и терпеливо готовлю машину. Застелил сидение полиэтиленом, чтобы Войцех его кровью не замарал. С трудом запихнул здоровенного поляка в машину.
— Черт… Войцех, пива ты, видно, пьешь больше положенного. Забыл про нашу армейскую дисциплину, лентяй. Знал бы, что тебя таскать придется, — напомнил бы про трезвость и тренировки.
Кстати, насчет пьянства мысль ко времени… вовремя вспомнил. Посадил поляка так, что по дороге, со стороны, за пьяного сойдет. Он все больше без сознания — только изредка бредит от того, что температура подскочила. Плохо это, что температура, а еще хуже, что — бредит… чушь несет какую-то на польском. Черт… Сажусь за руль, завожу.
Вырулил на дорогу к сносному госпиталю. У меня единственная возможность проехать — просто ехать и надеяться, что меня не остановят на посту или за мной не увяжется патруль. Адреналин шкалит от стресса — спокойнее становится только от того, что меня в лицо не знают. Меня разве что с Агнешкой признать могут, а так… К двум парням просто так цепляться не должны. Только вот Войцех… Никак он за немца не сойдет, на лице у него написано, что он — славянин. А я же не знаю, насколько серьезно за поляков взялись. Решил перестраховаться и низко пригнуть ему голову — словно он дрыхнет, голову на грудь уронив.
— Виноват, командир…
— Заткнись, Войцех!
— Виноват… Ветка хрустнула, и я…
— Войцех, вбей ты себе в голову, наконец, что стрелять надо после того, как цель определишь, — точно определишь!
— Стрелять надо…
— Не надо стрелять! Придурок!
— А это не я, это — парашют…
— Придурок…
— Не открылся…
— Оно и видно! Был бы я твоим парашютом — тоже бы не открылся! Агнешку благодари — добрая она!
— С запозданием открылся…
— Заткнись! Войцех, ведь не плохой ты солдат! Только тупой, как!.. Не знаю, как что… Не знаю ничего тупее тебя, Войцех!
Остановился около госпиталя, подхватил здоровенного поляка и потащил, проклиная Степана Петровича, заставившего меня вконец отощать, — тяжелый он, как… Не знаю, как что… Такой же тяжелый, как и тупой!
Поймал врача, с неимоверной скоростью ткнул ему в лицо удостоверением и так же стремительно спрятал документы.
— Мне нужен хороший хирург — срочно.
Ко мне вышел встревоженный врач, за ним явились санитары с носилками. Наконец, свалил поляка с плеч.
— Агент тяжело ранен во время проведения секретной операции. Вы должны оказать нам содействие, сохраняя секретность.
— Мы доставим его в ваш ведомственный госпиталь.
— Вы должны оказать ему помощь на месте и немедленно. Не должно быть регистрации и официального оформления. Мы свяжемся с вашим руководством впоследствии. Вопросы есть?
Врач оторопело взирает на меня, а время идет. Я сурового свел брови, и он очнулся.
— Нет. Нет вопросов. Огнестрельные ранения! В операционную его!
Решил разъяснить положение дел доктору, проследовав за ним на подъемник.
— Я должен присутствовать на операции.
— Вам дальше нельзя.
— Я должен.
— Вам нельзя в операционную — вы не стерильны.
— Я пройду обработку и буду с ним — я обязан быть с ним.
Врач начал выставлять меня тверже, но и я на своем стал тверже настаивать.
— Я не пропущу вас дальше.
— Он будет жить?
— Он тяжело ранен. И кровопотеря…
— Он должен жить.
— Мы сделаем все, что сможем. Останьтесь здесь и ждите.
Хирург не оставил попытки отправить меня прочь. Только меня прогнать не так просто — я ему еще не все разъяснил… не все, что должен объяснить ненароком, избавляясь и от тени подозрения. Я дождался, когда Войцех заговорит. Хирург прислушался к чужой речи и напрягся.
— На каком языке он говорит?
Главное, — никогда не подавать вида, что что-то идет не так. Все должно выглядеть обычным…
— Он в совершенстве владеет несколькими языками. Вы должны знать, что люди, знающие чужие языки, нередко говорят в бреду именно на — чужих языках.
Медсестра, старательно строящая мне глазки, кивнула в подтверждение моему заявлению.
— Да, я помню учительницу японского языка… После наркоза она какое-то время говорила только на японском, и я совсем не понимала, что она пытается мне сказать. Мы часто сталкиваемся с такими пациентами…
Хирург покачал головой в ответ на мою разящую наповал улыбку соблазнителя. Ему невдомек, что у меня на такие улыбки рука набита… так же, как на выявление таких сестер, скучающих порой на ответственной работе и пускающих в голову мысли, что тратят молодость попусту.
Позволил, наконец, хирургу себя выставить. Успокоился и остался ждать, не тревожась теперь об объяснениях всех неудач Войцеха на воинской службе, изложенных на его языке.
