После смазки он несколько раз провернул ключ. О, другое дело, замок заработал.
– Держите, – он протянул замок тетке.
Оба вышли на улицу, и женщина защелкнула замок на двери магазина.
– Спасибо вам!
– Не за что. К Павелецкому вокзалу – туда?
– Туда. Уезжаете?
– Нет, переночевать хочу. Только из госпиталя, пристроиться негде.
– Патрули и на вокзале документы проверяют. Если билета нет, могут выгнать.
Об этом Тихон не подумал. Документы у него были в порядке, но билета на поезд не было. Да и не думал он поездом ехать…
Тетка тем временем предложила:
– Пойдемте ко мне.
– А удобно?
– Все равно квартира пустая. Квартал всего один…
Дом – старый, наверное еще дореволюционной постройки, из бывших доходных. Широкие лестницы, высоченные потолки…
Тетка открыла дверь:
– Входите, – и щелкнула выключателем.
Вспыхнула лампочка, осветив длинный коридор со множеством дверей.
– Коммуналка у нас… А живу я одна, все в эвакуации.
– Не страшно?
– Страшно было, когда город бомбили, а теперь чего бояться? Немцев от города отогнали.
Тетка прошла вперед, открыла дверь:
– Моя комната.
Она сняла пальто, меховую безрукавку, теплую кофту и оказалась совсем не толстой, просто казалась такой из-за вороха одежды. И не теткой она была вовсе, а молодой женщиной лет тридцати. Только голос хриплый.
– Холодно в магазине, да и дома тоже. Одеваюсь теплее, но все равно простываю. Я сейчас чайник на керосинку поставлю. Да вы располагайтесь…
На кухне зашумела вода, зашипела керосинка.
Тихон снял шапку, шинель, все повесил на вешалку. С тех пор как попал на войну, да и вообще в другое время, он в первый раз посетил квартиру гражданского жителя – до этого приходилось жить в казармах, землянках, избах на освобожденной территории. И теперь ему любопытно было.
Он осмотрел комнату: м-да, более чем скромно… Шифоньер, тумбочка с книгами, железная кровать. Посередине комнаты – обеденный стол, три стула – прямо спартанская обстановка! И одежда на вешалке только та, что женщина с себя сняла. Стало быть – одна живет, ни мужа, ни детей.
Женщина внесла исходящий паром чайник и поставила его на стол.
– Меня Тихоном зовут, – поднялся со стула пилот.
– Ой, мы же не познакомились! – всплеснула руками хозяйка. – Меня – Анной.
Тихон развязал «сидор» и выставил на стол банку тушенки, пачку армейских сухарей, бумажный кулек с кусковым сахаром и селедку. Еще одну банку тушенки и пачку сухарей в вощеной бумаге он решил приберечь на дорогу.
– Спасибо! Тогда я сейчас макарон отварю, с тушенкой царский ужин получится. А сухари уберите, пригодятся. У меня свой хлеб есть, только черный, – и женщина засуетилась.
Торопиться Тихону было некуда. Он выключил свет, отодвинул плотную штору и выглянул в окно. В городе соблюдали светомаскировку, и вокруг – ни огонька, темно. По пустынной улице, по центру проезжей части мерно вышагивал патруль.
Тихон задернул штору и включил свет.
Вошла Анна с кастрюлькой в руках, из которой пахло мясным духом. Женщина засуетилась, достала тарелки, вилки, стаканы в подстаканниках. Потом из шифоньера выудила начатую, но почти полную бутылку водки, разлила спиртное по стаканам.
– Давно я вот ни с кем не сидела, с утра до вечера на работе. Зимой так мерзла – ужас! Дома чаем отогреешься – и под одеяло. Только к утру согреешься, так уже вставать пора. Ну, за что пить будем?
– За победу!
Они чокнулись, выпили. Водка была теплой и противной на вкус, но другой не было.
Принялись за макароны с тушенкой – почти по-флотски. Макароны были серыми, слипались, но когда есть хочешь, и такие идут за милую душу.
Выпили еще. Стало тепло, согрелись оба. К этому моменту заварился чай. Заварка была бледной, но зато пили его вприкуску с сахаром.
Женщина отмякла, разговорилась. На работе разговаривать некогда, если только с покупателями поругаться. О муже, погибшем в сорок первом, вспомнила, как соседи в одночасье выехали, а она не успела, а потом рукой махнула…
Тихон слушал с интересом – когда еще удастся узнать, как гражданским в войну жилось? Оказалось – несладко. Знал, конечно, из фильмов, но действительность оказалась тяжелее, даже беспросветнее.
Часики с кукушкой и маятником уже половину второго ночи показывали, и у Тихона глаза слипаться стали. Анна это заметила:
– Ой, заболтала я вас совсем!.. Спать пора.
– Вы мне на пол что-нибудь постелите, я шинелью укроюсь.
– Брезгуете мной, значит, – поджала губы Анна.
– Нет, напротив, обидеть мимоходом боюсь.
– А вы, Тихон, не бойтесь… У меня два года мужчин не было. А вот попался один, да и тот стеснительный. Я думала, что летчики народ боевой, решительный.
Тихон про себя чертыхнулся. Мог бы и сам догадаться, знак какой подать – попытку хотя бы… Женщин у него не было давно. Были в полку девушки – две медсестрички в медпункте, официантки в столовой. Только у всех – постоянные ухажеры из офицерского состава. Любовь – не любовь, а денежный аттестат посолиднее будет, чем у младшего сержанта. Кроме того, летчики народ в женском понимании ненадежный: сегодня он ласковые слова на ушко шепчет, а завтра на боевом вылете сгорел. Летный состав менялся быстро, и потому женский пол в полку больше благоволил к штабным или тыловикам вроде начфина, начпрода или замполита. Эти не летают, головой не рискуют и будут понадежнее.
Пришлось Тихону соответствовать, впрочем – не без удовольствия, койка скрипела и стонала почти до утра.
Утром Анна спросила:
– Тебе обязательно сегодня уезжать?
– Совсем нет, могу на несколько дней остаться, если не прогонишь.
– Тогда оставайся. Только из квартиры не выходи.
– Почему?
– Соседи в милицию доложат. Без прописки посторонних селить нельзя, паспортный режим строгий.
– Да у меня и паспорта-то нет, только удостоверение и справка из госпиталя.
– Вот и отсыпайся, набирайся сил на ночь!
Анна подогрела чайник, выпила чаю с куском черного хлеба и убежала.
Тихон последовал ее совету и проспал почти весь день. Один раз осторожно выглядывал в окно – интересно было посмотреть на улицу. Он ведь даже не знал, где она расположена и как называется.
Дома напротив были целыми, окна заклеены крест-накрест полосками бумаги, движение скудное. Редкие пешеходы – почти все в военной форме, изредка проезжающие машины, большей частью – грузовые, с армейскими номерами. И это почти в центре! А чему удивляться? Многие в эвакуации. Из десятка комнат этой квартиры только одна была обитаема. Наверное, в других квартирах такая же ситуация. Да и день на дворе, люди на работе, на службе, гулять некогда.
Анна вернулась, когда уже начало смеркаться. Довольная, она подняла авоську, которую держала в руке:
– Картошечки купила, сейчас пожарим!
Тихон молча достал последнюю банку тушенки. Ни сахара, ни селедки уже не было, только пачка сухарей.
– Опять пировать будем! – обрадовалась Анна. – Водки только нет, больно дорогая.
– Сколько? У меня деньги есть, на фронте их тратить негде и не на что.
– Восемьсот рублей.
Тихон отсчитал деньги.
– Купишь ли? Поздно уже.
– У барыг в любое время купить можно, были бы деньги.
Анна убежала, а Тихон сел чистить картошку. Обыденное дело, дома часто приходилось этим заниматься. Но вот за полтора года, что он здесь, – впервые.
Вскоре вернулась Анна и достала из-за пазухи бутылку водки с засургученной головкой.
Пока она жарила картошку, Тихон прослушал в комнате сводки Совинформбюро. Похоже, что-то жаркое будет в смысле боев. Он знал из истории, что предстоит Курская битва – страшная, жестокая, переломившая ход войны. После нее немцы уже не оправятся, слишком много будет потеряно военнослужащих, выбито техники, и ни одного крупного, стратегического наступления они предпринять уже не смогут.
Тихон с Анной выпили, поужинали. Это можно было бы назвать и поздним обедом, поскольку днем есть было нечего.
После постельных утех Анна спросила:
– Тебе когда в часть?
– Утром поеду.
– Я слышала, после ранения дают отпуск. Остался бы у меня…
– Ты извини, но если все вояки по теплым постелям прятаться будут, война еще долго не закончится.
– Писать будешь? Я адрес дам.
– Нет. Жив останусь – вернусь, а если не случится – не жди. Не я один такой.
– Какие-то вы, мужчины, бесчувственные, – всплакнула Анна.
– Ты знаешь, скольких боевых товарищей я потерял? Там мясорубка страшная. Силен немец, только одолеем мы его…
– Помню я, перед самой войной пели: «Если завтра война, если завтра в поход…» Армией своей гордились, а немец до Москвы дошел. Ты бы видел, что в столице в октябре сорок первого творилось! Народ обезумел, магазины начали грабить. А первыми начальники всех мастей побежали. Барахло на машины грузили и из города драпали. Такую панику подняли!
