— Пусти… — новые слова давались уже легче.
— Да мне не тяжело, лежи, отдыхай, — отмахнулся Дэйсон. — Экзоскелет взял всю работу на себя, я твоего веса и не чувствую…
— Пусти, сказал! — начал раздражаться я. Почему-то вспомнилась покойная Хранительница, что висела на нашей шее во время памятного похода за ребятами из моего звена. Ехать на американце сразу стало еще неприятнее.
Американец остановился, картинно снял меня одной рукой, попытался поставить, но не выдержал, покачнулся. Экзоскелет не всесилен, да и законы тяготения никто не отменял. Так что покрасоваться коммандос не удалось.
— Чем вы меня накачали? — спросил я, с недоумением выпрямляясь.
Во всем теле была странная легкость, ломота и боль отступили. Лишь невыносимо раскалывалась голова, да во рту стоял отвратительный привкус химии.
— Обезболивающим, — пожал плечами Дэйсон.
— Ты меня, зараза, еще за палец укусил, когда я тебе капсулу в рот клал! — не преминул вставить Джексон. — Челюсти у тебя, как у крокодила, чуть не откусил вместе с броней!
Я с удивлением расправил плечи, размялся. Но боли в ранах пока не чувствовал. Слава химизации!
— А где вы обезболивающее взяли? — еще раз удивился я.
Дэйсон хмыкнул под шлемом, жизнерадостно сказал:
— Я присматривался в вертушке к препаратам, когда из рейда по Тверской возвращались. Сразу заметил нужные. А женщине в медблоке сказал, что у меня рак и мучают постоянные боли. Вот она от всего сердца и насыпала жменю. Правда, потом пришлось отрабатывать…
— Да вы мошенники, оказывается, — весело пожурил я коммандос.
— Нет, чтобы спасибо сказать, он еще обзывается, — пробурчал Скэндел. — Еще и за палец укусил…
— Да слышал я еще с первого раза про твой палец! Не откусил?
— Нет, — опасливо покосился на перчатку американец.
— Ну вот, значит, все в порядке! — подвел итог я.
— Хам, — обиженно отрезал Скэндел.
Я обернулся. Вокруг сплошная занавесь из крупных хлопьев снега, что непрерывно сыплются из мутной серости неба. Солнца не видать, только в одном месте снежный кисель слегка светлее. Других ориентиров нет. Вокруг одинаковые развалины, будто снежные барханы. В «метель» и не поймешь, по чему ты сейчас ходишь. Или по шоссе, или по паркам Южного Бутова, или по кладбищу. Впрочем, кладбище сейчас везде, весь мир в могилах.
Я обратился к карте в шлеме. Но вызванное меню растерянно развело руками и выдало скупое «местоположение не определено».
— Куда мы идем?
— К вертушке возвращаемся, — пояснил Джеймс. — Мы тут тебя искали. Решили, что если до темноты не найдем, завтра пойдем к Кремлю сами… уж не обижайся.
— Да чего уж тут, — я развел руками.
Действительно. У меня не было шансов выжить даже до темноты, лежа в снегу с выключенным от потрясения комбинезоном. А уж темнота бы убила на двести процентов. Температура ночью падает весьма ощутимо даже в нормальном климате, а в «метели» так вообще.
Американец покосился на меня, определяя, не обиделся ли. Осторожно сказал:
— Мы оборудовали там, около вертушки, небольшое убежище, чтобы ночь провести. Так что нужно спешить. Закат скоро.
— Оборудовали? — ехидно поднял бровь я.
— Ну… — замялся американец. — Что было в вертушке… Короче, сам увидишь. Пошли, раз на ноги встал.
Не скоро я приноровился к ходьбе. Ноги заплетались, подгибались, будто набитые ватой.
«Сколько же они мне таблеток насыпали?! — ужаснулся я, стараясь идти ровно. — Как бы глюки не начались… Хотя коммандос, наверное, спецы, им виднее».
Но эта мысль утешала слабо. Каждый раз, когда приходилось вскарабкиваться на сугроб или переступать завалы, мне казалось, что стоит только сильно оттолкнуться, и я отправлюсь в полет Гагарина. Вдобавок не проходило ощущение, что американцы тайком поглядывают за мной, да посмеиваются. Это ужасно злило. И я упорно стремился держать спину и ноги ровными. Шагал, шагал и шагал…
Я настолько углубился в собственные ощущения, что не сразу заметил медленно проступающее в снежной пелене черное тело исполинского кита. Оно становилось все больше и больше, обретало четкие очертания, прояснялось.
— Елки… — потрясенно выдохнул я.
Ми-24 лежал на боку. Винты обломаны у основания, только один из них бессильно согнут. Вмерз вместе с днищем глубоко в снег. Фонарь машины разбит вдребезги, кресло пилота и приборная доска исчезли под толстым слоем снега. Задняя часть вертолета оторвана напрочь, в боку, на месте двери в трюм, громадная рваная дыра. Очевидно, именно через нее я и отправился в полет… Тьфу! Уже как пиндос заговорил!
— Впечатляет? — мрачно хмыкнул Дэйсон.
— А то, — в тон ему отозвался я.
— Тебе-то еще ничего, ты вертушку уже такой увидел. А я в ней очнулся, — рассказал Джеймс, обводя взглядом развалины. Даже в самой расслабленной ситуации убийца не теряет бдительности. Готов в любой момент выстрелить, вцепиться руками и ногами в опасность, биться до последнего. Только голос Дэйсона был по-прежнему обманчиво спокойным. — Как приземлились — не помню. Уткнулся мордой в приборную доску, и думаю, если вы оба к праотцам отправились — застрелюсь!
Ого! Вот это уже что-то новое! Разве не учат американцев бороться только за свою жизнь? Ведь их же шпионам даже «капсулу смерти» не дают. Настолько ценят жизнь солдат и права человека в демократической юсе. А тут вдруг такая самоотверженность!
— Зову вас по интеркому. В ответ молчание, — продолжал Джеймс, ничего не замечая. — Я уже и автомат приготовил. Выползаю из кабины, а там развороченное пузо вертушки. Оттуда дым валит, все в обломках…
— А я морду из сугроба поднимаю, гляжу, а этот дурик уже в рот ствол засовывает! — с нервным смешком вклинился Скэндел. — Я ему и крикнул…
— Идиот! — раздраженно буркнул Джеймс, но от моего взгляда не укрылось то, как его передернуло.
Я хмыкнул, стараясь сдержать смех. Сразу догадался, что американец от неожиданности едва на курок не нажал. Вот была бы хохма… Что это у меня черный юмор прорезаться стал? Не врач вроде бы.
— Да откуда я знал, что ты там задумал! — лениво принялся оправдываться Джексон, видимо, уже не в первый раз. — Я, знаешь ли, сам едва концы не отдал.
Дэйсон весьма красноречиво махнул рукой, показывая, как бесполезно спорить с напарником, позвал:
— Пошли, Костя. Тебе отдохнуть надо.
Ну надо же! Сегодня прямо особенный день! Американец меня первый раз по имени назвал! И чем это я заслужил особенную честь быть в друзьях у киллеров? Или мы теперь все заново родились? После Катастрофы детьми не остаются, какими бы наивными мы ни были раньше. Теперь нет уже ни наемных убийц, ни генералов, ни президентов и вражеских стран. Есть только люди, что вынуждены жить бок о бок. Как в пещерные времена. Иначе — гибель…
