Еретики с дикими воплями шарахнулись от места взрыва… Туда, где через секунду прогремел второй взрыв. Толпу во дворе охватила паника. Никто из еретиков не знал, куда бежать, и они давили друг друга, пытаясь бежать куда-нибудь.
Грэйл почувствовал, как ему на плечо опустилась чья-то рука. Обернувшись, он заметил культиста, явно что-то заподозрившего. Увидев под капюшоном лицо чужака, еретик вытаращил глаза. Он уже собирался крикнуть, надеясь, что космодесантник Хаоса со своим усиленным слухом расслышит его среди шума, но едва успел раскрыть рот, как два лазерных луча пробили ему голову, третий попал в плечо, и культист упал.
Из окружавших двор окон раздались новые лазерные выстрелы. Культисты, стоявшие на помосте, с криками бросились врассыпную, предпочитая сгинуть в толпе, нежели оказаться легкой добычей. Грэйл молился, чтобы его товарищи не приняли его с Палиневым за врагов.
Остальные вальхалльцы сосредоточили огонь на Мангеллане, которого гвардейцы-предатели в тот момент уводили со ступеней помоста, надежно заслоняя броней. Вслед за ними семенил Фурст, тоже пытаясь укрыться, хотя, казалось, предатели его даже не замечали.
Еще там был космодесантник Хаоса. Преодолев одним мощным прыжком расстояние от помоста до края двора, он бросился на стену и принялся пробивать углубления во льду. Затем, цепляясь за них, начал подтягиваться вверх. Грэйл видел, как побледнел Блонский, когда прямо перед ним за подоконник ухватилась рука в бронированной перчатке. Вальхаллец ударил космодесантника прикладом по пальцам, но стряхнуть не смог. Тогда Блонский повернулся и побежал, исчезнув из поля зрения Грэйла, а его преследователь протиснул свою массивную тушу сквозь узкое окно и устремился за ним.
Во всеобщей панике никто не вспомнил, что пленники, коим было назначено стать жертвами, остались без охраны. Возможно, Мангеллан думал, что они достаточно хорошо охраняются, и не понимал, что его враги уже добрались до них. Наконец лазган Грэйла прожег цепи Воллькендена, и исповедник упал ему на руки.
— Сейчас моя очередь говорить? — слабым голосом произнес исповедник. — Надо сказать, я ожидал от солдат большей дисциплины. Очевидно, я отсутствовал слишком долго. Так плохо, что в наши дни не хватает хороших командиров.
— Пожалуйста, исповедник, — сказал Грэйл. — Я пытаюсь спасти вас. Просто… стойте спокойно… сэр, пожалуйста… Мне необходимо накинуть на вас этот плащ.
— Уберите от меня руки! — вдруг завопил Воллькенден. Он оттолкнул Грэйла, шатаясь, поднялся на ноги и стал озираться по сторонам, как испуганный кролик, готовый пуститься в бегство.
Но тут к Воллькендену подошел освобожденный Палиневым Стил и оглушил исповедника ударом по голове. Грэйл с Палиневым в немом изумлении смотрели, как полковник взвалил бесчувственное тело исповедника себе на плечи.
— Ну? — крикнул он им. — Мы выбираемся отсюда или как?
Баррески едва мог дышать.
Клубы дыма, поднятые взрывами, оседали на толпу во дворе. Оказавшись в самой гуще поклонников Хаоса, Баррески не мог свободно двигаться: локти врезались ему в живот и под ребра. Он держался изо всех сил, зная, что стоит хотя бы на секунду расслабиться, и его раздавят или затопчут.
Но у него было одно преимущество перед еретиками: он знал, где заложены бомбы, — или, по крайней мере, у кого они были, потому что у Михалева оставалось только два подрывных заряда, и они оба уже взорваны. Один заряд установил сам Баррески, и остался доволен своей работой — учиненной кровавой расправой.
Какой-то незадачливый культист полетел, сбитый с ног, прямо на Баррески. Ледяной гвардеец воспользовался возможностью вонзить ему в сердце нож, и тот соскользнул ему под ноги. «Одним меньше» — подумал он.
Но тут толпа, казалось, пришла к неожиданному согласию. Еретики перестали толкать друг друга и начали дружно двигаться к арке, через которую хотели покинуть двор. Когда один из культистов все же запротестовал, Баррески забрался ему на плечи и крикнул толпе:
— Еще одна бомба! Смотрите! Вон она! Видите? В ветвях дерева!
Никто бомбы не видел, потому что ее там не было. Но слов Баррески было достаточно, чтобы заставить многих еретиков повернуть назад, против хода толпы, и посеять еще большую панику.
Взглянув на помост, Баррески увидел, что там пусто: Грэйл с Палиневым, забрав Стила и Воллькендена, видимо, уже направлялись к ранее намеченному выходу, и Баррески быстро прошептал молитву об их безопасности. Пора было выбираться самому.
Палинев выбрал для Баррески другой выход, ближе к тому месту, где тот сейчас находился, — в направлении канализационного тоннеля — и убедился, что танкист запомнил направление. Расталкивая толпу локтями, Баррески начал пробираться к выходу.
И тут буквально в нескольких метрах от себя он увидел Мангеллана, перед которым гвардейцы-предатели расчищали путь, используя при необходимости лазганы. Баррески не мог устоять перед таким искушением. И хотя он знал, что может выдать себя, все равно вытащил из-под плаща лазган и, переключив его на непрерывный огонь, выпустил в верховного жреца десять лазерных лучей.
Гвардейцы-предатели отреагировали быстро, еще лучше прикрыв собой Мангеллана. Их броня отразила большую часть лазерных лучей… Но один луч все же попал Мангеллану в лицо. Баррески издал победный крик, увидев, как тот корчится от боли, закрывая ладонями глаза. Теперь танкисту следовало позаботиться о собственной безопасности — к нему уже направлялись гвардейцы-предатели, и нужно было снова затеряться в толпе. Баррески опустил голову, пытаясь ускользнуть среди массы еретиков в таких же черных плащах, но вдруг перед ним встал мускулистый культист с ножом в руке.
— Ты видел его? — закричал Баррески, указывая назад. — У него была бомба, и он шел за верховным жрецом. Он убил бы его, если бы я не… Смотри, тебе нужно защищаться! — Он всучил культисту свой лазган, пока тот смотрел на него, разинув рот, и пытался понять, что все это значит.
Баррески тут же скрылся, а культист остался стоять с лазганом в руках. На него-то и наткнулись гвардейцы-предатели, появившиеся здесь через секунду.
— Космодесантники! Они приближаются ко входу!
Пожару все это было ненавистно. Он занял позицию возле одной из дверей под аркой, ведущей во дворец: его задачей было, по возможности, держать этот проход свободным, чтобы Стил с Воллькенденом могли через него уйти. А это означало притворяться одним из еретиков и, что не менее отвратительно, изображать из себя напуганного. Но Гавотский не позволил ему возражать.
