Я растерянно смотрел на него, на его склоненную голову с выбритой тонзурой в обрамлении черных волос.
— Встаньте, встаньте! — смутился я. — Ладно, пойдемте слушать ваши гимны. Где тут у вас храм?
Храм оказался большой сводчатой пещерой, освещенной только свечами и убранной трауром. Аналой, накрытый черной тканью, черная ткань под иконой в центре храма, повсюду черная ткань. Монахами дирижировал невысокий лысый человечек с сосредоточенным выражением лица. Он заметил нас и кивнул Михаилу.
— Это и есть Map Афрем, — вполголоса проговорил мой спутник.
Map Афрем дал знак певцам, и они начали новый гимн:
Се, подъемлется к ушам моим
глагол, изумляющий меня;
пусть в Писании его прочтут,
в слове о Разбойнике на кресте,
что весьма часто утешало меня
среди множества падений моих:
ибо Тот, Кто Разбойнику милость явил,
уповаю, возведет и меня
к Вертограду, чье имя одно
исполняет веселием меня —
дух мой, расторгая узы свои,
устремляется к видению его.
Сотвори достойным меня,
да возможем в Царствие Твое войти!
[29]
Складывалось впечатление, что пели специально для меня, и даже специально был выбран именно этот гимн. Это было лестно, конечно, но настораживало.
После гимнов все-таки началась литургия, и я почувствовал духоту. Своды храма стали ниже, сжались, сблизились и начали давить на меня всей огромной тяжестью скалы над нами.
— Извините, я выйду, — шепнул я Михаилу. — Мне надо на воздух.
Он увязался вслед за мной.
Близился закат. Жаркое солнце пустыни медленно падало к горизонту. Я сел на горячий камень в тени акации. Михаил, как часовой, встал рядом.
— Да отвяжитесь вы, — бросил я. — Сидите в ваших душных пещерах, так и сидите!
— Мы здесь счастливы.
— Без свободы? Без жизни? Без любви?
— Небесная любовь гораздо больше, — улыбнулся монах.
— Внушить себе можно все, что угодно.
— Неужели вы никогда не чувствовали сладости и благоговения во время молитвы?
— Чувствовал. Но не во время молитвы, а рядом с Господом Эммануилом.
— Эммануил — Антихрист.
— А-а, Погибшие, значит!
— Это вы — погибшие, — вздохнул Михаил.
— Это я уже слышал. Только если Эммануил — Антихрист, откуда тогда благодать, та самая сладость и благоговение?
Монах отчаянно замотал головой.
— Подделка!
— И как же вы различаете?..
— Нам трудно. Зато вам легко. Вы можете сравнивать. Вы ведь знаете благодать от Эммануила, надо лишь вымолить благодать от Христа и сравнить. Давайте поставим эксперимент.
— Весьма опасный эксперимент.
— Почти всякий эксперимент опасен. Зато вы узнаете истину.
— Ну, и как это сделать?
— Для начала отстоять литургию.
— Эммануил говорил, что это похороны живого.
— Так, значит…
— Да. Я однажды потерял сознание во время литургии. Очень вредная вещь.
Михаил улыбнулся.
— Вокруг будут друзья. Вас поддержат. А вам надо только взять себя в руки и не подпускать к себе Врага.
— Нет, — резко ответил я и отвернулся.
Но от меня не отстали. Ночью, точнее перед рассветом, в мою келью явились Михаил и Map Афрем и безжалостно растолкали меня.
— Ну, что еще? — сонным голосом спросил я.
— Пойдемте! Это очень важно.
Шатаясь, я подошел к окну и вдохнул холодного утреннего воздуха. Это несколько взбодрило меня. Небо едва розовело над темной равниной пустыни.
— Это действительно важно? — уточнил я.
— Да, очень, — строго сказал Map Афрем.
Я посмотрел ему в глаза и понял, что он бессмертный. Так вот откуда у Михаила такой пиетет перед регентом хора!
— Ладно, пойдемте. Map Афрем, извините, а вы из этой обители?
— Нет, я из Сирии.
— А я не мог где-то раньше слышать вашего имени или чего-то похожего?
— Возможно.
Я взглянул на Михаила. Тот хитро улыбался одними уголками глаз.
— Михаил, что вас забавляет?
— Нет, ничего. — И он посмотрел на меня как на человека, который встретил слона и не узнал его.
Мы спустились на первый уровень и вошли в траурный храм.
— Слава показавшему нам свет! — прогремело под сводами.
Map Афрем направился к хору, поручив меня Михаилу. Меня сразу окружили другие монахи, причем очень плотно.
— И ради этого вы подняли меня ни свет ни заря? — возмутился я.
— Тихо, тихо, — прошептал Михаил и крепко сжал мою правую руку у запястья. Одновременно пожилой невысокий монах взял меня за левую руку. Я нервно оглянулся. Сзади стоял огромный черный эфиоп, тоже монах, явно готовый в любой момент прийти на помощь своим братьям. Я попытался вырваться и почувствовал у себя на плече его тяжелую ладонь.
— Тихо, тихо, — повторил Михаил. — Лучше послушайте. Ничего же страшного не происходит.
— Где Марк?!
— Не кричите. Увидите вы вашего Марка. Всему свое время.
— Когда?
— Не сегодня.
— Сволочи!
— Замолчите!
Я сжал губы. Близился тот самый мерзкий момент этого похоронного действа, когда мне стало плохо в соборе святого Штефана.
— Приидите и ядите, сие есть тело мое, — провозгласил священник. — Сие есть кровь моя, за вы изливаемая, — и сквозь полупрозрачную ограду алтаря я увидел, как пали ниц священники, и храм закружился надо мной. Вероятно, я повис на руках у монахов. Но паники по этому поводу не случилось. Я даже не успел отрубиться окончательно, как мне под нос сунули что-то резко пахнущее, типа нашатырного спирта, и ко мне вернулось восприятие реальности. Меня бережно поставили на ноги, по продержался я недолго. Когда вынесли чашу, мне снова стало плохо. И все повторилось. Поддерживающие руки монахов и нашатырный спирт.
— У вас нет сердца! — простонал я. — Отпустите меня! Мне очень плохо!
— Лучше сейчас, чем потом, — строго сказал старик.
Не понимаю, как я дожил до конца литургии. Смутно помню, как на середину храма вынесли большую белую свечу, и тогда монахи наконец сжалились надо мной и под руки отвели наверх, в мою келью, и уложили в кровать, а потом оставили меня, и я услышал, как в замке повернулся ключ. Я снова был пленником. Хотя, конечно, я был им с самого начала пребывания в монастыре, просто понял это только сейчас.
Весь день меня не трогали, только Михаил принес надоевшие инжир и финики. Я сидел на кровати и рассеянно смотрел в окно.
— Я рад, что вам лучше, — улыбнулся монах.
— Спасибо за участие! — шутовски поклонился я. — Что у нас на завтра — дыба или «испанские сапоги»?
