Александр Зорич - Стальной лабиринт

На следующее утро командованию наконец удалось перекачать на плацдарм челночными рейсами уцелевших «Буревестников» ядро 12-го гвардейского танкового полка.

По левую руку от Растова развернулась рота мобильной пехоты из его же батальона, по правую — Т-14 капитана Снегова.

Еще дальше ворочались тяжелые плазмометные системы. У них в тылу под маскировочной пеной притаились гаубицы «Самум», и уже на самом берегу океана зыбучих песков, едва ли не гусеница к гусенице, скучились Т-12 — тоже тяжелые танки, но не прорыва, а, если угодно, «отрыва».

Вся эта силища представляла собой идеальную мишень для крылатых и бескрылых ракет. А потому над ней сомкнулся непробиваемый купол противокосмической обороны. Вклад в его создание внесли и зенитные самоходки «Клевец», и ракетные комплексы «Вспышка-С», и эпические «Протазаны».

Также командование наконец осознало шаткость положения войск на плацдарме, и к десантному авианосцу «Базилевс» на орбите присоединился тяжелый авианосец «Отто фон Бисмарк» (аплодисменты, Европейская Директория!).

Когда Растов увидел над собой черные кресты на крыльях «Хагенов», он испытал неподдельное воодушевление.

«Гуртом и батька лэгшэ быты», — говорили по такому поводу в Харькове.

Завтракая пловом с тигровыми креветками из усиленного пайка в тени штабной машины К-20, Растов горячо убеждал своего заместителя Лунина, исполнительного двадцативосьмилетнего карьериста, что сегодня-то они точно попрут.

Лунин для виду соглашался, но внутренне почему-то не верил.

Растов так разошелся, что поднял с земли прутик и принялся рисовать им в желто-серой пыли диспозицию.

— Вот смотри: мы — здесь! (Прутик прочертил овал.) Клоны тут. (Извилистая линия.) Господствующая высота — Дахма-фаруд. Она же отметка двести восемь…

Растов нарисовал кружок, поставил в нем точку и небрежно набросал цифры: 208.

— Что такое этот ваш «фаруд», товарищ майор?

— Это, Лунин, холм с погребальными башнями. Башни называются дахмы.

— Это на которые клоны трупы кладут, чтобы их птицы клевали, да?

— Да.

— Это у них священные места?

— Священные — нет. Но выделенные — да. Холмы с дахмами — это не как наши кладбища. Туда с крашеными яичками на Красную горку не ходят. Эти места считаются грязными и скверными… В общем, бить мы будем сюда, именно сюда, в Дахма-фаруд.

С этими словами Растов породил прутиком энергичную стрелку, оседланную ромбом — знаком танкового удара.

— Но почему, товарищ майор? Неужели эту высоту нельзя обойти? — Лунин сделал скорбное лицо.

— Ну, во-первых, у подножия этой высоты проходит самая приличная дорога на Гель. (Две параллельные линии сбоку от цифр 208 обозначили автостраду А-1.) А во-вторых, Дахма-фаруд — командная высота. С нее столица планеты просматривается как на ладони. Захватим высоту — и дальше пойдем уже лавиной, неостановимо.

Слово «неостановимо» Растов подкрепил шикарной жирной стрелой, протянувшейся от Дахма-фаруда в абстрактные оперативные дали.

— Ваши слова да богу в уши, — кисло сказал Лунин. — Но неужели мы сегодня, в двадцать седьмом веке, не можем обойтись без всяких там командных высот? Есть же флуггеры, корабли на орбите… Дикость какая-то!

Растов посмотрел на заместителя, как на расшалившегося ребенка — этот взгляд он до совершенства отрепетировал в Мончегорске, на тренерской работе.

— Это у нас сейчас господство в воздухе и космосе. А завтра улетит «Бисмарк» на главное операционное направление войны, и сможем мы рассчитывать только на свои силы… На старые добрые стволы и гусеницы.

— Ну да, да, рожденные ползать… — вздохнул Лунин.

Растов оказался прав в главном: завалив высоту Дахма-фаруд тысячами снарядов и сотнями тонн бомб, главные силы десанта нанесли по ней увесистый удар.

Однако относительно 12-го тяжелотанкового Растов ошибся.

Сосредоточением полка командование лишь имитировало его участие во фронтальном ударе на Дахма-фаруд. Но в действительности бросать в бой драгоценную боевую часть не стало.

Весь день танкисты изнывали у своих машин, вслушиваясь в тревожные громы далекого боя.

Растов несколько раз выезжал на своей К-20 на рекогносцировку, поднимал телескопическую штангу с наблюдательной платформой, облизывал жадным до новостей взглядом далекие очертания погребальных башен.

Их было четыре, и они казались заколдованными. Сколько смертоносной материи взорвалось на высоте за день. А им хоть бы хны!

Словно сама Смерть приняла форму этих башен и стояла, поглядывая на войну взором единственной здешней триумфаторши…

Не утихало ни на минуту и яростное воздушное сражение.

«Пираньи» ходили штурмовать вражеские позиции над бокажами, прикрытые сверху «Хагенами» и «Горынычами».

За ними охотились клонские вертолеты-истребители «Рамси».

Выскакивали в крутом вираже из-за Дахма-фаруда истребители «Абзу». Они засыпали друджвантов ракетами и уходили на бреющем в празднично искрящих фейерверках ловушек.

Два раза Растов вызывал комбата. Допытывался, не пришел ли приказ на выдвижение.

— Веришь, Костя, сам не понимаю! — кричал Зуев в ответ. — Как по мне, ввести бы нас в дело, и еще до заката взяли бы мы это благоверное кладбище! Накидали всем звездюлей в коробочки! И уже вечером были бы в репортаже на Первом. Дескать, славные танкисты энской части на эмской планете развели педали пехлеванам и шлют привет трудящимся России и всего мира…

— А что, правда может быть такой репортаж?

— Ну, в общем, да. Может, кто-то захочет папу твоего порадовать. Мол, сын служит как надо, не сачкует…

Растов принужденно усмехнулся. Он традиционно терпеть не мог, когда в разговоре поминают его отца. Хотя и понимал, что вообще не вспоминать о человеке, портрет которого на передовицах половины газет, — это выше человеческих возможностей…

Наступление захлебнулось.

Слишком плотные минные поля.

Слишком густая сеть бокажей.

Чересчур точный огонь врага.

Какие бы причины ни легли на стол контр-адмирала Кораблева в итоговом донесении с плацдарма, печальный итог было не переиначить: на высоте по-прежнему сидели клоны, ее обратные скаты по-прежнему были утыканы минометными батареями, автострада на Гель по-прежнему оставалась закрытой.

Даже самые восторженные офицеры пришли к выводу, что командование крепко просчиталось, недооценило крепость обороны противника и численность его частей.