— Как ты теперь к нам относишься? — спросил он.
— Ваш народ мне очень импонирует, сэр, — сказал терранин, — не зря вы говорили мне о сильных и честных людях.
— Значит, ты решил активно помогать нам? — холодно поинтересовался принц.
— Мне, вообще-то, не приходится выбирать, сэр, — пожал плечами Фландри. — Я в любом случае останусь пленником, если только не сумею завоевать доверие. А единственный путь добиться этого — добровольное сотрудничество.
— А как же твой собственный народ?
— Человек прежде всего хочет жить, сэр. Неспокойное сейчас время.
Сердик с презрением скривил рот.
— Я почему-то был о тебе лучшего мнения, — произнес он, — но, в конце концов, чего можно ждать от представителя человеческой расы? Все вы готовы на любое предательство ради собственной выгоды.
— Разве не этого вы от меня хотели, сэр? — с неподдельным удивлением спросил Фландри.
— Да-да, все правильно. Идем со мной. Но держись на расстоянии — меня от тебя слегка тошнит.
Они поднялись к огромному серому замку, вознесшему свои витые остроконечные башни над городом, и вскоре Фландри была предоставлена аудиенция у самого короля Шотлании.
В огромном слабо освещенном зале, увешанном знаменами и древними щитами, было довольно прохладно, несмотря на несколько пылавших костров. Пенда сидел в конце помещения, кутаясь в шубу и поеживаясь на непомерно большом троне с резными драконами. Он походил на своего старшего сына — та же суровость, те же белесоватые глаза, лишенные, правда, его цепкой проницательности. «Крепкий мужик, — подумал Фландри, — сильный, безжалостный, но вряд ли большого ума».
Сердик сел справа от отца. Королева стояла слева, поеживаясь в сырой прохладе зала, а по обеим стенам выстроились гвардейцы. Отблески огня играли на их латах, шлемах м алебардах; они казались ожившей легендой, но, впрочем, Фландри тут же отметил, что у каждого на поясе был бластер.
Присутствовали также увенчанные сединами генералы и советники, аристократы, явившиеся с визитом, а также несколько младших сыновей Пенды. Некоторые из посетителей были представителями других рас, и отношение к ним было несколько пренебрежительным. Во всяческих зеваках, бардах, танцорах и снующих туда-сюда рабах тоже недостатка не было. Если не принимать во внимание размеры — и исходящую отсюда угрозу, — это был типичный двор повелителя варваров.
Фландри преклонил колено как полагается, но тут же выпрямился и посмотрел в глаза королю. Его положение было не очень определенным; официально он пленный раб Сердика, а реально — кто? И кем ему суждено стать со временем?
Пенда задал несколько самых тривиальных вопросов, а затем медленно произнес:
— Ты должен будешь побеседовать с присутствующим здесь генералом Нартеофом, главой нашей разведки, и рассказать ему все, что знаешь. Можешь также вносить предложения, если захочешь, но помни, что тайные намерения будут непременно раскрыты и повлекут за собой суровое наказание.
— Я буду честен, ваше величество.
— Разве есть честные терране? — бросил Сердик.
— А вот хотя бы я, — не смущаясь ответил Фландри. — Пока мне платят, я служу верой и правдой. Так как я уже не нахожусь на содержании у Империи, то ничего не поделаешь — приходится искать нового хозяина.
— Я не уверен, что от тебя будет большая польза, — сказал Пенда.
— Мне кажется, что будет, ваше величество, — смело возразил Фландри. — Причем даже в мелочах. Вот в этом восхитительно украшенном зале, например, так холодно, что руки немеют и приходится надевать шубу. Я же запросто мог бы показать вашим техникам, как установить отопительную систему, от которой здесь будет тепло как летом.
Пенда вскинул густые брови. Сердик откровенно усмехнулся:
— Типичные терранские фокусы. Неужели мы, отважные охотники за воргарами, станем нежиться в роскоши как мягкотелые жители Империи?
Фландри украдкой посмотрел на присутствующих и отметил на многих лицах разочарование. Улыбнувшись про себя, он решил, что суровые идеалы принца были не очень-то популярны в среде этой варварской аристократии. Если бы они только осмелились…
Осмелилась вставить слово королева, хотя и не очень уверенно:
— Ваше величество, что плохого в том, что будет тепло? Я, например, в последнее время постоянно мерзну.
Фландри взглянул на нее повнимательнее. Ему уже было кое-что известно о королеве Гунли. Молодая третья жена Пенды была родом из Южной Шотлы, из-за Ютагара; ее соплеменники были несколько более цивилизованны, чем господствующие фритийцы. Она была необычайно хороша собой, с темными густыми волосами и огромными глазами цвета фиалок на нежном лице. Все фигуре чувствовалась подавленная жизнерадостность; интересно, проклинала ли она судьбу за свою благородную кровь и, вследствие этого, за неизбежный брак по расчету?
Их глаза на какое-то мгновение встретились.
— Не вмешивайся, — сказал Сердик. Гунли легким движением коснулась ладони Пенды. Король вспыхнул.
— Не смей так говорить со своей королевой, Сердик, — сказал он. — На самом деле этот имперский фокус просто другой, лучший тип костра, который никто не называет роскошью. Мы разрешаем терранину сделать его.
Фландри поклонился с едва сдерживаемой иронией. Бросив исподлобья взгляд на королеву, он поймал озорную искорку в ее глазах. Она все поняла.
Нартеоф старательно строил из себя хвастливого рыцаря, но в его суровых маленьких глазах, поблескивавших на обросшем лице, скрывался проницательный ум. Откинувшись назад и заложив руки за голову, он вопросительно посмотрел на Фландри:
— Если ты говоришь правду…
— Это чистая правда, — сказал терранин.
— Вполне возможно. Твои сообщения пока что подтверждаются тем, что нам уже известно, и проверить остальное тоже не составит большого труда. Если ты не врешь, то структура управления Империей фантастически совершенна, — он улыбнулся, — чего и следовало ожидать, благодаря этому она покорила звезды в стародавние времена. Но от структуры зависит не больше, чем от людей, которые в ней задействованы, а всем известно, какими малодушными и трусливыми стали нынче граждане Империи.
Фландри промолчал, но про себя вспомнил благородное поведение сирианских отрядов на Гарраполи и несгибаемое мужество Валацийского Легиона, и… да что толку продолжать? Надменный шотлан, похоже, просто не в состоянии понять, что государство, деградировавшее настолько, насколько они себе это воображали, не просуществовало бы достаточно долго, чтобы быть их врагом.
