Глава 2
От деревеньки с необоснованно городским названием Анинск, где я остановился, до Перми по прямой было пятьдесят три километра. И заканчивалась эта прямая аккурат на том месте, где в последний раз видели нефтеперерабатывающий завод. Руководствуясь заботой о здоровье, я снова вооружился линейкой и проложил маршрут вдоль железной дороги, иногда срезая лесочком. Вышло аж восемьдесят километров, но зато мой путь наделялся клеймом «Проходимость гарантирована геодезистами РЖД», что в условиях апрельской распутицы дорогого стоило, и Пермь меня встречала не токсично-радиоактивной могилой индустриального района, а почти чистыми руинами жилых кварталов. Дорога непосредственно через город должна была составить ещё семь с половиной километров в фарватере улицы Космонавта Леонова, шоссе Космонавтов – какую цивилизацию просрали! – и улицы безвестного Попова, которая заканчивалась якобы уцелевшим мостом через Каму.
Кобыла, приобретённая в Анинске взамен околевшей из-за слишком тесного общения с Красавчиком, хоть и заметно нервничала, но двигалась резво, чем помогла здорово сэкономить время. Выехав в шесть утра, к пяти вечера я уже любовался пермскими видами.
Сколько ни смотрю на городские руины, не устаю удивляться. Поразительно, до чего они все разные. А были ведь наверняка по одним планам сляпаны в прижизненную бытность свою. Даже сейчас погляди, к примеру, на Иваново и Ярославль с их кварталами многоэтажных коробок – не отличишь. Скука и уныние. А вот силуэты мёртвых городов не спутать. Люди создали их безликими, а война наделила индивидуальностью. Пусть не яркой, но без вычурности. О-о, сколько вкуса в этих суровых кружевах из кирпича, стали и бетона! Сколько изысканной утончённости. Монументальные снизу, они, устремляясь вверх, превращаются в ажурные узоры и словно растворяются, сливаясь с пасмурным вечерним небом. Мне нравится смотреть на руины. Их пустота более живая, чем больной мирок обитаемого города, с его вонью, грязью и бестолковой суетой. Нет ничего возвышенного в гомоне базара, так же как нет ничего низменного в этой великолепной пустоте.
– Даже не думай, сволочь, – предостерёг я Красавчика, похотливо сверлящего глазами лошадиный круп. – Мне плевать на твои весенние гормоны. Я за эту кобылу двадцать монет отдал. У тебя есть двадцать монет? Что, на мели? Тогда найди себе барсука. Или оленя. Лося… Да хоть весь лес выеби, только не мою лошадь. Понял?
Красавчик перевёл утративший маслянистость взгляд на меня и недовольно зарычал, отчего кобыла шарахнулась в сторону.
– Зараза! – натянул я поводья. – Дождёшься – отхвачу бубенцы под корень. Сразу станешь покладистым. Ты, скотина неблагодарная, вообще представляешь, как с тобой тяжело, на какие жертвы я иду? Бля, дружище, да мне дешевле было бы нанять подручного. С ним хоть в городе показаться – не проблема. И поговорить можно. Что ты уставился своими зелёными? Хочешь про того подсвинка напомнить? Да в нём было не больше центнера. Я таких руками душу. А ты зубами еле справился. Похвала с моей стороны вовсе не означала, что я тебе жизнью обязан. А вот ты мне – бесспорно. Не пересекись наши дорожки, лежать бы тебе сейчас засохшим собачьим говном на московской мостовой. Так что…
Закончить внушение мне помешал шорох, донёсшийся из руин прямо по курсу. Красавчик тоже услышал и, угрожающе опустив голову, стал принюхиваться.
– Проверь. – Я спешился, вынул из седельной сумки ВСС и, воспользовавшись лошадиной спиной, будто упором, зацелил предположительный источник звука – руины здания, похожего на многоквартирный дом, от которого осталось пять этажей, метрах в семидесяти.
Мой четвероногий друг принял влево и, тенью скользя по завалам, устремился к назначенной цели. Нырнул в проём и исчез.
– Тихо, тихо, – погладил я переминающуюся с ноги на ногу кобылу по холке. – Не суетись.
Ну, где он? Уже минута, как вошёл в здание. Чего тянет? Давай, дружище. Чёрт. Надо идти внутрь.
Едва я поднял «ВСС» с седла, как гробовую тишину, нарушаемую лишь лошадиным дыханием, разорвал звук десятков бьющих по воздуху крыльев. Стая ворон, облюбовавшая последний из уцелевших этажей, взлетела и, каркая, понеслась прочь от беспокойного гостя. Через секунду в оконном проёме появилась довольная морда Красавчика.
– Засранец.
Мы продолжали углубляться в чрево Перми, а солнце, кидая багровые отсветы на облачное небо, всё ближе подбиралось к горизонту.
То, что казалось красивым издали, вблизи производило совсем другое впечатление. Не сказать, что гадостное, просто… Жутковатое. Да, кто бы мог подумать. И дело не в завываниях ветра, гуляющего средь кирпично-бетонных костей города, не в завораживающей пустоте. Я вначале даже не сообразил, в чём причина. Стены. Обычно они серые или даже белые. В отсутствие источников копоти дожди, ветры и солнце способны придавать зданиям потрясающе чистый вид. Полвека такой мойки даже заводские цеха делают похожими на операционную. Но здесь все стены были чёрными, снизу доверху, будто огненный смерч прошёлся не пятьдесят шесть лет назад, а вчера. Кругом чернота, лишь подчёркиваемая остатками снега в тени чернильных руин, на фоне которых они смотрелись дырами, ведущими в противоположную ослепительно белую реальность.
Я подошёл к ближайшей стене и тронул её слегка влажную, словно живую поверхность. В месте касания показался привычный серый кирпич, а на пальце осталось нечто, напоминающее плесень. Поднёс к носу – хм, совершенно ничем не пахнет. Странная дрянь. Я зачерпнул снега и, растворив в ладони, смыл чёрную слизистую массу с пальцев.
– Чего там жрёшь?
Красавчик, с хрустом перемалывающий чьи-то кости, сглотнул и обернулся. К растянувшейся в сытом оскале губе прилипло чёрное перо.
– Не подбирай тут что попало. Ещё дрищ прошибёт. Мы и так из графика выбились.
Это правда. Памятуя о местном фольклоре, я рассчитывал выйти к мосту засветло, но солнце уже скрылось, напоминая о себе едва различимой закатной полосой, а до реки было ещё пилить и пилить.
Когда я добрался до предполагаемого места переправы, меня ждало озаряемое светом луны разочарование… Очередное разочарование в людях. Автомобильный мост, отрекомендованный как крепкий и надёжный, приказал долго жить, и, думается, не вчера.
Полюбовавшись немного вскрывшейся Камой, дробящей лёд об уцелевшие опоры моей надежды на лучшую жизнь, я поборол желание вернуться к советчику для проведения воспитательной беседы и направился по единственно возможному теперь маршруту – к плотине ГЭС.
