– Здоров, товарищ капитан!
– А почему не по форме? Где твои кубари? – голос капитана был строгим, но глаза хитренько щурились.
– Да мне только что комиссар сказал, еще не успел, товарищ капитан…
– Ты это мне брось! Твое воинское звание есть не только твоя заслуга, но и заслуга всей эскадрильи, ее лицо, можно сказать. Изволь соответствовать, ясно?
– Слушаюсь! Исправлюсь, товарищ капитан!
– Погоди минутку, Виктор. Сейчас ребят отпущу на обед, и мы с тобой побалакаем трохи.
Комэск вновь повернулся к летчикам, а я отошел в сторону небольшого штабеля пустых ящиков из-под снарядов для авиапушек и присел. На душе было как-то тревожно и… хорошо, что ли? «Парня встретила дружная фронтовая семья…» – так как-то пели, переиначивая известную песню… Да, фронтовая семья. Вот она – смеясь и подначивая друг друга, идет к расстеленному брезенту, на который девушки из столовки уже успели поставить тарелки с борщом и хлеб, огромную миску с котлетами. Смеются, шутят, а сами то и дело быстро поглядывают то на телефониста у аппарата, то в сторону штаба, вдруг оттуда хлопнет ракета – «Взлет!» – Взлетят семеро, а вот сколько вернется…
Подошел комэск, присел, вытянул правую ногу и зашарил в глубоком кармане галифе, нащупывая мятую пачку папирос и спички.
– Будешь?
– Не курю, товарищ капитан…
– Ну, а я подымлю пока. Что-то аппетита нет. Да не стреляй ты глазами на борщ, и тебе хватит. Плохо едят ребята, все больше на компот и арбузы налегают… Нервы. И не заставишь ведь. Ну, ладно. Рассказывай.
Я коротко рассказал о пребывании в госпитале, посещении комиссара, неожиданном награждении орденом.
– Абсолютно правильно сказал Хрюкин[1] – выпороть тебя надо, а не орден давать. Что же ты, сопля зеленая, группу бросил и за живцом погнался? – голос комэска стал жестким и требовательным. – Сколько раз говорить: главная наша цель – бомбардировщики! Их и бить надо! Погнавшись за фашистом, ты ослабил наш удар, сам чуть не погиб, чудо в перьях.
Комэск замолчал, нервно пыхая папиросой. Видно было, что он прилагает усилия, чтобы успокоиться и сдержать обидные, но справедливые слова.
– Ладно, забыли. Своими метаниями по небу ты две пары «мессов» держал. Одна тебя била, а вторая их страховала. Все нам легче получилось «Юнкерсов» потрошить. Так что замнем для ясности.
Опять клуб дыма.
– А вот как ты умудрился немца сбить, я даже и не понял. Не должно было этого быть, на хвосте он у тебя сидел, стрелял метров с двухсот. Как не попал – удивляюсь. Точнее – как ты выкрутился, ушел от его очередей? Везучий ты, Витька! Счастливчик!
Да, счастливчик. Знал бы ты, комэск, как оно на самом-то деле было, как немец меня убивал. Я тоже погрустнел.
– Но вцепился ты ему в хвост хорошо. И стрелял вовремя. А вот атаку ведомого прохлопал. Застал он тебя без скорости, зависшего, как со спущенными штанами, честное слово. Тьфу, противно даже вспоминать! А еще истребитель называешься…
Я погрустнел еще больше. Но крыть было нечем. Все, что говорил комэск, я и сам знал отлично.
– В общем, что с тобой делать – не знаю. Списать, что ли, из полка? Посидишь пока в ЗАПе[2], подучишься немножко…
Я заледенел.
– Това-а-арищ капитан, да я…
– Что «я»? Еще других закидонов от тебя ждать? Эх, Витька. Пацан ты, как есть пацан. А еще лейтенант. Ладно! – Капитан хлопнул себя по колену. – Возьму грех на душу. Сашку мы потеряли, слышал уже? Вот так-то. И новенького… Срубили их немцы, за секунду срубили. А я и крикнуть ему не успел. Вот его и заменишь. Думали мы с командиром и комиссаром, советовались. Пойдешь командиром звена. Азарт у тебя есть, и злость тоже. Агрессивный ты, Виктор. Для истребителя это главное. А опыт придет. Или сожгут тебя, как Сашку… Если ушами хлопать будешь и заднюю полусферу не просматривать. Жди, приказ на днях подпишут.
– Есть! А когда меня в боевой расчет?
– А вот с этим пока погодим. Подождем, что доктор скажет. Да и отдохнуть тебе надо после госпиталя, отъесться малость. Гляди – кожа да кости. Да и несколько пробных вылетов сделать, пилотаж мне сдашь, понятно? Ну, тогда ступай. Наворачивай борщ!
К миске с борщом я летел как на крыльях. Вернулся! К полетам допустят! Да еще и командир звена. Это круто!
* * *
Плотно подзаправившись борщом с котлетками, я, довольно поглаживая себя по набитому брюшку, побрел по стоянке, разыскивая своего механика. Младшего воентехника Антошу Сердюкова я нашел у истребителя со снятыми капотами, вокруг которого толпилось, переговариваясь и дымя махрой, несколько человек из техсостава.
– Антон, здорово! Здравствуйте, товарищи воздушные бойцы!
Технари вразнобой поздоровались, а Антон, радостно улыбаясь и вытирая замасленные руки ветошью, подбежал ко мне.
– Ух, ты! Новенький! А как горит-то, прямо рубин! Поздравляю, командир, с наградой. – Антоша с радостным удивлением рассматривал мой орден.
– Пойдем, зампотех, посидим. Расскажешь мне, что тут у вас.
– Пойдем, командир, пойдем! Ну, ты-то как? Подлечили?
– Да здоров я, здоров. Давай рассказывай.
– А что тут рассказывать. Все как и было. Ждал я тебя тогда, смотрю – летят наши обратно, а одного самолета и нет. Сердце так и захолонуло.
– Брешешь!
– Точно говорю! Я сразу как почувствовал – сбили Виктора. Спрашиваю – как? Может быть, живой? А мне и говорят: да живой он, живой. Под парашютом ногой босой дрыгал, значит, живой. Придет твой Виктор, никуда не денется. А тебя все нет и нет. Потом только сказали, что ты в госпитале.
Антоша, успокаиваясь, достал кисет и начал ладить самокрутку.
– Как с самолетами, Антоша?
– Плохо, Витя, плохо. У нас в эскадрилье три потеряли, во второй – четыре. Много поклеванных пулями, но эти мы штопаем. Двигатели запасные дают, запчасти есть, а самолетов нет.
– На чем же я летать буду?
– Тут, когда комполка с комиссаром не летают, они свои самолеты комэскам разрешают брать. А те, соответственно, свои самолеты еще кому-нибудь дают. Так и летают на подменках. Закрепления самолета за летчиком, считай, уже и нет. Все ждут, когда новые машины дадут, а их все нет и нет. Правда, ходят слухи, что со дня на день пригонят на войсковые испытания какие-то новые, облегченные «яки». Вроде и фонарь у них каплевидный, без гаргрота, и бронестекла, и пулемет крупнокалиберный. Отличная, говорят, машина. Видели их уже на фронте. Вот и мы ждем, может, и на нашей улице праздник будет. А пока мы, безлошадными нас теперь называют, мыкаемся по стоянке, другим ребятам помогаем. В любом случае, какое-никакое дело у самолета мне всегда найдется, верно ведь?
– Верно, Антоша, верно. Ну, будем ждать свою птичку. Я, наверное, неделю еще на земле посижу. Медицина ко мне придирается. А потом – будем искать варианты.
