– Я уж думал, вы не вернетесь, Тим.
И пожимает мне руку. Мышцы мои – будто из ваты.
– Сколь… – хочу я задать вопрос, но в горле скопилась какая-то дрянь и, прежде чем говорить, надо как следует проперхаться.
Впрочем, Дмитрий Дмитриевич понял меня отлично.
– Четыре месяца там. Еще семь месяцев здесь. Нечто, напоминающее кому, но кома ли это на самом деле, я сказать вам не могу. Если требуется точный ответ, что ж, спросите Зону. Авось ответит. Крепко она вцепилась в вас и не хотела отпускать…
Осматриваюсь.
Самый паршивый вариант больницы, какой я только мог себе представить. Над моей койкой, вторым ярусом, нависает вторая. Проволочная сетка ничуть не мешает мне разглядеть огромное пятно от мочи, протекшей сквозь матрас. Справа от меня, слева, спереди и сзади – койки, койки, койки, койки, поставленные рядами. Старые, армейского вида тумбочки у каждого изголовья. Узкие проходы. В воздухе – чудовищная смесь запахов: пищеблок в стиле low-middle, давно не мытое тело, не успевший добраться до унитаза вторичный продукт, ядрёные химикаты для помывки полов. Вялые разговоры, бряканье каких-то лечебных железок, пердёж «овощей».
– Чем вы меня извлекли… из… из забытья?
– Это? – Он поднимает руку с маленьким шприцем. – Производится в Канаде, стоит примерно четыре ваших годовых оклада, Тим, и называется так длинно, что моя гуманитарная память не способна воспроизвести все коленца. Еще производится на окраине подмосковного города Подольск, сто́ит примерно один ваш годовой оклад, содержит ингредиенты от четырех артефактов и называется «Мозгожарка». Я удовлетворил ваше любопытство?
Просеките, ребята, хороший лектор, он и в любой вонючей дыре – хороший лектор.
Тут в ближайшем проходе показывается процессия. Я вижу только ноги: щепки, обтянутые белесыми колготками в халатчатом обрамлении; тумбы в форменных бриджах; нечто довольно аккуратное в темных брюках с наутюженной стрелкой плюс опять же докторский халат. Остальное закрыто вторым ярусом коек.
Издалека доносится раздраженный говорок всё той же вредной медсестры: я ему запретила… еще ругается… бессовестный…
Михайлов потирает лоб. У него до смерти усталый вид. Он всегда был щеголем, любил хорошие костюмы, модные галстуки, безупречно сверкающие туфли. Обращал внимание на парфюм. Среди моих знакомых один-единственный человек продолжает носить запонки, и это именно он. И еще трость. И коричневую испанскую шляпу из мягкого материала. И часы на цепочке – механику, конечно же изготовленную лет сто назад. А сейчас… сейчас он без галстука, без трости, в мятой рубашке, мятом костюме… белки глаз исчерчены красными «жилками», щеки одряблели. Кажется, морщин на лбу добавилось.
Вздыхает.
– К нам приближается потеря времени.
Говорила мне бабушка: «Не плюй в колодец – сам в него попадешь!» Зачем я всегда так ругал наши больницы?
Та самая медсестра. Охранник… то есть, охранница. Тумбы, коммод, брыли, бейсболка. Руки в боки. Электрошокер. С ними – молоденький доктор. Такое же, как и у Михайлова, усталое лицо. Красные глаза.
Медсестра бренчит и бренчит. Присутствие Михайлова стимулирует ее перейти на повышенные тона. Охранница прерывает медсестру решительным жестом и обращается к врачу:
– Што? Убрать это отсюда? – тройным подбородком указывает на Михайлова.
Доктор потирает лоб точь-в-точь таким же движением, как это сделал Михайлов полминуты назад. Усталые люди похожи друг на друга…
– Подождите.
Смотрит на меня. Удивляется. Подходит ближе, тискает мне лицо ладонями, оттягивает веки, заставляет открыть рот и высунуть язык. Потом щупает пульс.
– Хм, – глубокомысленно сообщает он.
– Вот и я говорю, гнать отседа таких вот прохиндеев! Никакой дисциплины! Никакой культуры поведения!
Доктор поворачивается к ней и говорит:
– Если понадобится ваша помощь, я позову.
– А с этим-то как?
– Разве я не ясно выразился?
Кудахча себе под нос какие-то недовольности, медсестра отчаливает. Доктор обращается к Михайлову:
– Чем?
– Мозгожарка.
– Мытищи?
– Подольск.
– Сын?
– Сотрудник.
– Когда заберете?
– Дайте хотя бы трое суток. Ему надо восстановиться.
– Двое.
– Доктор…
– Что – доктор? Сами видите, как тут у нас. Двое суток.
И, повернув голову к охраннице:
– Всё нормально.
– У меня правила режима!
– Через пять минут наш гость покинет палату. А сейчас идите, нам есть о чем поговорить.
– Пять минут! – грозно напоминает охранница.
– Нда-да.
Когда она уходит, я вспоминаю об одном крайне неприятном обстоятельстве. На сколько же я проворонил казенного барахла?.. Оружие, камера…
– Простите, Дмитрий Дмитриевич, но из Зоны меня эвакуировали голеньким. Ни камеры, ни дисков с собранной информацией, ни амуниции моей… – он машет рукой, мол, понимаю, мол, не воротишь, и ладно.
Но я продолжаю:
– Однако не всё потеряно. Часть оборудования можно извлечь из тайника. И часть добытых сведений – там же. Как только я встану на ноги, отправлюсь в Зону и заберу…
Слышу смешок доктора. Михайлов отводит взгляд. Ну, колитесь, чего я еще не знаю.
Начинает объяснять доктор:
– Не до Зоны вам сейчас будет.
– Я сталкер!
Он опять усмехается:
– Молодой человек, вы не поняли. Пси-поле Зоны с вероятностью девяносто пять процентов моментально возьмет вас под контроль, как только вы окажетесь на окраине Зоны. И с вероятностью сто процентов – в течение суток. Вам нельзя в чернобыльскую Зону отчуждения ни при каких обстоятельствах. Это, надеюсь, ясно? Вы были сталкером… и перестали им быть. Впрочем, это только первое обстоятельство… насчет второго… пожалуй, чуть погодя. Когда ваше состояние улучшится.
Врач теряет уверенность на глазах. А Михайлов всё сидит, отворотя взор. Потом произносит:
– Да чего уж тут тянуть-то. Лучше прямо.
– Его надо как-то подготовить… Я мог бы позвать нашего специалиста по реабилитационной психологии…
У Михайлова брови стремительно ползут вверх. Доктор, видя его удивленное лицо, сбивается и замолкает. Дмитрий Дмитриевич, сделав царственную паузу, спрашивает у меня:
– Как вы думаете, немного необычные ситуации, в которых вы пребывали на протяжении последних одиннадцати месяцев, подготовили вас к неприятностям? Или какие-то мелочи еще способны отнять у вас душевное равновесие?
Сколько можно тянуть кота за хвост? А?
– Да говорите уже!
Михайлов одобрительно кивает.
– Тогда приступим к мелочам. За то время, пока вы были несколько не в себе, в Москве произошла катастрофа. Образовалась новая Зона, полностью поглотившая ваш родной город. Вы, Тимофей Дмитриевич, лишились дома, всего имущества и семи аквариумных рыбок, которые мне так нравились. Если рассудить здраво, у вас вообще ничего нет, кроме халата, в котором вы сейчас сидите на койке, да и он – принадлежит больнице. Зато у вашего положения есть свои плюсы…
