— Эх, Василий! — вздыхал Профессор. — Ну при чем тут «кровищща»? То есть, конечно, греческие боги в большинстве своем были мстительны и кровожадны. Но здесь-то говорится совсем о другом…
Один раз Васька слегка разговорился. В тот день они на редкость сытно наелись, и Эльф, пребывая в добром расположении духа, мурлыкал себе под нос что-то, похожее на песню. Только вот слова, которые доносились до Игоря, были какие-то странные: дикие и недобрые.
— Что это? — спросил он.
— Вот, слушай. — И Васька продекламировал:
Пока вам был нужен только мой яд
В го-мео-па-ти-чес-ких дозах любви,
Но вам понадобился именно я —
И вы получите нож в спину!
Нож в спину — это как раз буду я!
Нож в спину — это как раз буду я![1]
Слово «гомеопатических» далось бродяге явно с трудом и заинтересовало Игоря своим необычным звучанием.
— А что такое «го-мео-па-ти-чес-ких»? — спросил он.
— Не знаю, — пожал плечами Васька. — Но красиво, правда?
Игорь пожал плечами в ответ:
— Странные какие-то стихи…
— Инструкция по выживанию, — пояснил Эльф с нотками превосходства в голосе.
— A-а, тогда ясно, — кивнул Громов, лучше всего уяснивший насчет ножа в спину. — Нет человека — нет проблемы. Толково…
— Да нет, ты не понял. Группа так называлась — «Инструкция по выживанию». Которая эту песню написала и пела. Мамашке моей нравилась.
Совершенно запутавшийся Игорь покачал головой. Какая группа? У них на Красной линии песни писали не группы, а официально утвержденные поэты, прославлявшие товарища Москвина и его наиболее отличившихся соратников. Ведь не каждому можно доверить такое ответственное дело — прославлять генсека. А исполнял их хор. Может, это и есть — группа? Но спрашивать Ваську он не решился.
— А вы, Василий, любите музыку? — поинтересовался Профессор. Васька нехорошо уставился на него — так, что Северцев неловко заерзал на месте. Пауза затянулась.
— Ненавижу, — наконец громко и отчетливо произнес Васька.
— Но… почему? — неуверенно спросил Профессор.
Эльф злобно ощерился, став похожим на загнанную в угол крысу.
— Потому что сыт по горло! — злобно выплюнул он. — Если б тебя, голодного, в любую погоду таскали на рок-концерты под открытым небом, ты бы тоже возненавидел — спорим? Если б стоял там под дождем и снегом, а грохот ударной установки выносил бы тебе мозг. Особенно если барабанщик то и дело не попадает в такт.
— Я как-то не задумывался об этом, — озадаченно пробормотал Профессор. — Я скорее имел в виду консерваторию…
Васька уже немного успокоился.
— Хрен его знает. Может, мне и понравилось бы в консерватории, — задумчиво протянул он. — Особенно если бы там был буфет, чтоб можно было наесться до отвала…
Громов не очень представлял себе, что такое консерватория, зато хорошо знал, что такое консервы. Может, они там хранились? А музыка тогда при чем? Чтобы не злить понапрасну Ваську, он решил не уточнять. Зато немного погодя, когда Эльф куда-то удалился, задал Профессору куда больше интересующий его вопрос:
— Что такое «го-мео-па-ти-чес-ких»?
— Лекарства такие раньше были, — отмахнулся Профессор. — Сейчас трудно объяснить, да и зачем?
Игорь опять ничего не понял. Лекарства? При чем тут тогда любовь?
«Интересно, — подумал он, — что свело вместе таких непохожих друг на друга людей? И зачем они здесь живут?»
Впрочем, ответ на второй вопрос найти было несложно. Им просто некуда было деваться.
* * *
Как понял Игорь, бродяги обитали в каком-то подсобном помещении примерно в середине туннеля, ведущего от Чеховской к Цветному бульвару. Профессор говорил, что добрался сюда с Новослободской, когда его выгнали с Ганзы. Откуда пришли Марина с Женей, понять было трудно — Марина каждый раз рассказывала новую историю. Васька тоже предпочитал помалкивать.
Из рассказа Профессора Игорь узнал, что Цветной бульвар вроде бы с виду почти цел, но находится в аварийном состоянии. Стены потрескались, станция в любой момент может просесть. Поэтому там никто не живет. А соседняя с ним Трубная и подавно сильно разрушена. Игорь слышал, что во время Катастрофы некоторые станции целиком или частично обрушились, погребая под собой укрывшихся на них людей. Так вышло и с Трубной.
В сущности, бродяги оказались в западне. С одной стороны — Рейх, с другой — заброшенная станция, куда запросто могли проникнуть какие-нибудь чудовища с поверхности. Они жили в постоянном страхе — то ли со стороны Цветного бульвара нападут мутанты, то ли фашистам надоест терпеть под боком таких соседей и они решат устроить зачистку. Пока обитатели Рейха к ним не совались — видимо, брезговали.
Профессор, как обладатель наиболее «арийской» и благообразной из всех бродяг внешности, раньше осмеливался иногда пробираться в Рейх — попрошайничать. Случалось, ему подавали и удавалось раздобыть еды. Но в последнее время фашисты совсем озлобились — Профессор все чаще возвращался с пустыми руками, а однажды его ни за что избили. Марина только охала, перевязывая его раны.
Иногда с Северцевым увязывался Васька — воровать. Он делал это под настроение, когда чувствовал, что сегодня у него удачный день и легкая рука. Иногда ему действительно везло — однажды Эльф притащил почти новый автомат и два рожка патронов к нему. Почти все патроны, правда, пришлось выменять на еду, которой катастрофически не хватало, но Васька обещал, что при случае раздобудет еще.
Эти четверо жили одним днем, и на фоне остального населения метро, хотя и не уверенного в завтрашнем дне, но пытавшегося строить планы хотя бы на ближайший месяц, казались людьми без будущего. Тем не менее они неизвестно зачем подобрали и выхаживали совершенно чужого им человека. Впрочем, возможно, у них были на него какие-то виды. Игорь, как и все обитатели метро, был достаточно здравомыслящим, чтобы понимать: никто ничего не делает просто так. Здесь, среди отщепенцев, проповеди товарища Москвина о справедливости, братстве и счастливом будущем выглядели особенно цинично.
Тем более если вспомнить его предательство.
«Ну ничего, — думал Громов, — если доведется еще увидеться, непременно предъявлю счет. За себя, и за Лену — отдельно. Рановато списали меня, товарищ генсек».
Наверняка тут не обошлось без Якова Берзина. Этот худощавый, бледный и выглядящий вечно больным человек взирал на мир наивными голубыми глазами. Иногда он надолго пропадал, потом вновь появлялся на станции Проспект Маркса. Ходили слухи, что Берзин лечит застарелый туберкулез, а еще — что он замешан в каких-то жутких и тайных делах. Хотя Игорь знал, что Яков не терпит насилия и даже вида крови не переносит. Тем не менее эта загадочная личность, ко мнению которой прислушивается генсек, многим внушала ужас. Громов полагал, что идея пожертвовать провалившимся разведчиком принадлежала именно Берзину. Может, он и не мог смотреть на побои, но подписать смертный приговор человеку заочно было вполне в духе Якова — если он считал, что это отвечает интересам руководства Красной линии.
