— Типун тебе на язык! Я служил в армии.
— Ой, прости! — Она кинулась Еремею на шею, поцеловала в щеку, крепко прижалась ухом к плечу. — Я не хотела тебя обидеть!
— Да я и не обиделся.
— Тогда меня Юлей зовут, — чуть отступила она и взяла его за руку. — Ты молодец, что пришел. Тут хорошо! Ни с кем в нашем ашраме мне не хотелось бы расставаться ни на минуту!
— Но на ночь-то ведь приходится расходиться?
— Зачем? У нас наверху, под кровлей, большой сеновал. Мы всегда там ночуем. И травы самые душистые туда летом собираем. Полынь, лебеду, крапиву. Она, когда высохнет, не жжется и очень сильно пахнет. Ну, и просто еще косим, когда есть где. Зимой, правда, холодно будет там, придется в залы для медитаций перебираться. В них от печки тепло.
— Как же у вас тут хорошо! — громко и искренне ответил Варнак. Он наконец-то выяснил самое главное: здесь есть место для ночлега. И ради этого он готов был изобразить любое «кундалини». Тем более, что и Вывей успел утоптать себе в густом крапивнике, под ветер от спрятанного мотоцикла, уютное логово.
В медитации не оказалось ничего страшного: вместе со всеми прочими сектантами Еремей немного поплясал в стиле «диско», дрыгая ногами, кружась и вскидывая руки, потом минут десять мелко вибрировал всем телом, «сбрасывая негативную энергию», и наконец упал на пол, отдыхая. Или, говоря буддистским языком — «вбирая чистую энергию».
Когда, наконец, зазвучала расслабляющая музыка, перемежаясь с журчанием воды и пением птиц, сектанты стали один за другим подниматься и убредать на кухню. Варнак не торопился. Ему было хорошо: то ли и правда медитация помогла выкинуть из тела что-то нехорошее, то ли он просто по-настоящему расслабился впервые за долгое, долгое время.
На кухонке гудела набитая хворостом печь, тяжело пыхтел большой чайник с длинным изогнутым носиком. Еремей вошел сюда одним из последних, перед мальчиком-переростком и бледной девицей с длинными немытыми волосами.
— Вот мы и стали еще немного чище, еще немного совершеннее и еще немного ближе к гармонии с миром, — воодушевленно произнесла Галина Константиновна. — Давайте возьмемся за руки и еще раз вспомним чудесные мгновения этой медитации, дабы запомнить их и сохранить в душе чистоту и ощущение нашей близости.
Усевшись на полу кружком, сектанты взялись за руки и закрыли глаза, прислушиваясь к чему-то внутреннему. Варнак тоже старался как мог, но у него это получалось очень плохо. Для него, давно ставшего полуволком, тихая комнатка была наполнена, словно оживленной беседой, множеством запахов, шумов и разговоров. Он слышал, как неровно билось сердце старшей ашрама, и различал хрипы ее дыхания; он чувствовал, что давно не мытая девица с сальными волосами источает едкую кислинку, каковая ощущается лишь от беременных дам, и по примеси этой кислинки к запахам спортивного паренька догадывался, что именно тот и является отцом — хотя от прикосновения руки девицы дыхание участилось у хипповатого переростка.
Какая тут, оказывается, оживленная жизнь, и каким успехом пользуются грязнули! А он, грешным делом, считал, что, кроме как на Маалоктошу, что тоже до идеала красоты явно не дотягивает, тут и смотреть больше не на кого.
— Вот и хорошо, дети мои, — позволила расцепить руки Галина Константиновна. — Вы сейчас светлы и чисты. Именно с этой чистотой внутри вам и надлежит жить постоянно. А теперь — зеленый чай с булкой. Тоша, разлей, пожалуйста. И еще, милые мои. Вы знаете, чай у нас заканчивается, и Нирдышу получить еще не получится. Также надо бы купить картошки и булки. Мы все еще слишком далеки от той степени просветления, когда можно обходиться вовсе без пищи. Я договорилась с нашими соседями с седьмой линии. Если мы прополем их огород и выкосим участок, они дадут нам мешок картошки. Так что завтра, после утренней медитации, все идем туда.
— Прошу прощения, Галина Константиновна, — поднял руку Еремей. — У меня есть своя работа. Может быть, вы позволите мне не проводить завтрашний день на прополке, а просто купить картошку в магазине?
— Если ты хочешь внести свой вклад в жизнь ашрама материально, брат мой, — ответила женщина, — будет лучше, если ты оплатишь счет за свет. Наша чистая карма не позволит нам остаться без пищи. Но вот забота о деньгах слишком далека от процесса самосовершенствования.
— Как скажете, — согласился Варнак.
Общий ужин, состоявший из большой чашки почти прозрачной горячей воды и пары кусочков булки на нос, для крепкого отставника был все равно что ничем, по Еремей не роптал, вслед за всеми забрался на чердак, по высоте наполовину забитый лежалым сеном. У большинства сектантов здесь имелись подстилки из старых скатертей, простыней или просто кусков брезента, однако прочная мотоциклетная ветровка и штаны из той же плотной плащовки позволяли Варнаку и так не бояться уколов сухих стеблей. Дождавшись, когда Тоша выберет себе место, он зарылся в сено рядом и прикрыл глаза, думая, как бы начать разговор. Но все молчали, первым нарушать тишину он не хотел, а вскоре уже услышал спокойное размеренное дыхание спящей девушки.
«То-то от них от всех пряным ароматом отдает», — подумал он, устраиваясь поудобнее, и вскоре тоже провалился в сон.
На рассвете их разбудила музыка релаксации, потом были пения мантр, состоящие из протяжного вытягивания слога «О-ом-м-м-м…», который, по уверениям Галины Константиновны, означал имя солнца, затем последовал завтрак, состоящий опять же из зеленого чая и булки с вареньем. Посему Варнак с огромной радостью получил от старшей квитанцию для сберкассы и ушел — чтобы через полчаса подкрепиться в шашлычной парой больших рубленых шницелей, дополненных капустой брокколи, горстью горошка и жареной картошкой. И уже потом он с чистой совестью занялся делом.
Мэрия Корзова находилась в типовой панельной административной двухэтажке, каковых по территории бывшего СССР понастроено десятки тысяч. Украшалась она широким козырьком у входа, мозаичными космонавтами на столбах, мозаичным же панно «Слава КПСС!» на стене под самой крышей и портретом Ленина, не вынесшим долгих десятилетий и потому потерявшим половину лица, ухо и кусок шеи. «КПСС» оказалась выносливее: панно блестело, как новенькое, омытое дождями и подсвеченное утренним солнцем. Руководство маленького городка — едва насчитывающего пятнадцать тысяч жителей и выживающего за счет всего лишь двух предприятий в виде древнего консервного завода и новенького ангара для сборки и переналадки стиральных машин из импортных комплектующих — с призраками прошлого бороться не собиралось. Вместо истребления надписей и портретов оно предпочло поменять окна на стеклопакеты и укрепить фундамент, оставив все прочее как есть: и памятник Ильичу перед крыльцом, и растрескавшийся фонтан с ржавыми лепестками в форме звезды, и растущую на газонах вокруг могучую сирень, уже достающую до второго этажа. Последнее порадовало Еремея больше всего, поскольку кабинет главы города находился на первом этаже, и подходы к нему закрывались сиреневыми зарослями наглухо. Тут можно было не только крохотные выносные микрофон и камеру видеорегистратора сквозь просверленные в раме дырочки протолкнуть, но и штатную телекамеру любого канала повесить — никто бы не заметил.
