До сегодняшнего дня выполнять эти правила было легко. Приезжаешь за счет газеты в какой-нибудь русский город. Участвуешь в непременном банкете, где все присутствующие упиваются до ирландского визга. Придя в себя на следующий день (ближе к вечеру), описываешь то, о чем расскажет присланный из КГБ переводчик-сопровождающий. Отправляешь текст главному редактору, затем дожидаешься появления статьи и получаешь честно заработанный чек. Но этот странный город, куда он приехал, собирая материал для статьи о подготовке коммунистов к летним Олимпийским играм…
Здесь, в сыром горьковатом воздухе, было растворено нечто такое, что встречалось Паркеру лишь несколько раз в очень старых и по-настоящему загадочных замках Европы: то, что едва не заставило его, материалиста и циника, на самом деле поверить в существование привидений.
Вчера, объездив за день лихорадочно достраиваемые стадионы и тренировочные центры, он исподволь окунулся в странное, не испытанное раньше состояние. Говоря языком безвременно скончавшегося еженедельника «За тонкой чертой», главный редактор которого обожал творчество Лавкрафта, Пирсу Паркеру стало казаться, что вполне современный (по советским меркам, конечно) город на самом деле вот уже много веков пребывает в какой-то невыразимой, неестественной вневременной летаргии, а все, что происходит вокруг него, — не более чем часть этого бесконечного странного сновидения.
…Ветер задул от реки, загоняя под плащ пронизывающую сырость. Пирс Паркер тихо выругался и поежился. Он был, без ложной скромности, отличным журналистом и чуял дух «особенных мест». То, что этот город, одновременно красивый и уродливый, мертвый и живой, таит в своих глубинах нечто загадочное, Паркер чувствовал с первого дня, а сегодня — особенно. Вечером, как ни странно, не было никакого застолья: видимо, рассказы об аскетизме здешнего коммунистического бонзы имели под собой некоторые основания.
Рано утром переводчик привез его в городской район, название которого карманный англо-русский словарь истолковал как «свободно свисающий ниже талии край верхнего платья или нижнего белья». Пирс вычитал в путеводителе, что здесь, в неширокой долине, расположенной между холмами старого города и большой медленной рекой, в средние века располагалось торговое предместье, затем еврейское гетто. Причиной ранней побудки стала строящаяся под этим районом новая линия метро, куда с инспекционной поездкой с минуты на минуту должен был прибыть местный коммунистический лидер.
Паркер решительно не понимал, почему ему позволили взять интервью именно здесь и зачем всесильный партийный бонза делает это в такую рань. Замерзший зевающий журналист, чтобы хоть отчасти скрасить затянувшееся ожидание, в который раз огляделся по сторонам. Большую площадь, мощенную неровной брусчаткой, окружали двух-трехэтажные здания, и все они, судя по густо облеплявшим их стены строительным лесам, одновременно ремонтировались. Из-за лесов проглядывали сюрреалистические старинные фасады, словно коммунисты ни с того ни с сего решили восстановить этот квартал в том виде, какой он имел во времена «proklyaty tzarizm». Неподалеку от того места, где ждали прибытия главного украинского коммуниста, на гранитном постаменте торчал старинный бронзовый памятник, изображающий какую-то местную знаменитость в сандалиях, сплетенных из древесной коры. В сотне ярдов от памятника, за чахлым сквером, высилась глухая фанерная стена, укрывавшая, по всей видимости, какие-то мрачные большевистские тайны. Композицию, достойную камеры Бунюэля, завершала парящая над зеленым холмом изящная бирюзово-золотая церковь.
Одной этой панорамы какому-нибудь Сальвадору Дали с лихвой хватило бы для нового сюрреалистического полотна, но оказалось, что древнему городу, всерьез решившему ошеломить залетного писаку-британца, этого было мало. Словно исполняя волю незримого режиссера-авангардиста, из железных ворот расположенного напротив большого здания с полукруглым фронтоном, глухо и слитно ударяя по мостовой тяжелыми подошвами ботинок, вытянулся длинный строй матросов в черных бушлатах.
«Либо это я сошел с ума, либо мы находимся на съемочной площадке, либо маразм у коммунистов достиг последней стадии, когда реальность и логика уже просто не имеют прежнего значения, — подумал Паркер. — Откуда здесь столько моряков, да еще и военных, если до ближайшего моря отсюда миль четыреста, а до завалящего военного корабля и того больше?» Рука невольно потянулась к висящему на плече «Кодаку» со сменными объективами. Не успев прикоснуться к застежке, Паркер перехватил хмурый взгляд кареглазого коротко стриженного атлета в скверно пошитом гражданском костюме. Иностранцы могли здесь фотографировать только то, что укажут, и только тогда, когда им это было разрешено. Пирс Паркер вздохнул и вернул руку в мигом остывший карман.
Корреспондент встряхнулся, чтобы отвлечься от посторонних мыслей, — нужно было немедленно отбросить всю эту ненужную эзотерику и начинать работать. После обеда его обещали отвезти на атомную электростанцию, а затем посадить на поезд, который доставит в Москву, в благословенные объятия «British Airways». А там, расслабившись в мягком кресле и глотнув принесенного стюардессой виски, он откроет учебник и будет зубрить русские слова: чтобы сделать карьеру политического обозревателя, он обязан знать язык этой страны.
Из-за фанерной стены вынырнула стремительная черная тень. Окружавшие Пирса мелкие партийные чиновники начали беспокойно шевелиться и притоптывать на месте. Переводчик напрягся и нервно засопел. Паркер бросил взгляд на часы — было без трех минут семь. Быстро приближаясь, тень материализовалась в бронированный правительственный лимузин, который был похож одновременно на «Паккард» и на «Крайслер», какими их выпускали в далекие шестидесятые, еще до нефтяного кризиса, приучившего Запад к экономии бензина и лаконичности форм. В этой автомашине, которая, вне всяких сомнений, несла в себе ожидаемое Very Distinguish Person[2], вблизи обнаружилась мощь британского «Роллс-Ройса», хотя совершенно лишенная его грозного викторианского изящества.
За время, которое понадобилось черной машине для того, чтобы пересечь площадь и остановиться у деревянных ворот окружающего стройку забора, в уме Пирса Паркера сложилась первая фраза будущей статьи: «В этот знаменательный год старинный русский город, считающийся первой исторической столицей восточных славян, готовился к Олимпийским играм и представлял собой сплошную строительную площадку…»
* * *
Подъезжая к метростроевской площадке, машина сбросила скорость. «ЗИЛ-111», правительственный броневик, просторный, как троллейбус, и надежный, как танк, вместе с трехэтажным барским особняком на улице Герцена достался его нынешнему владельцу в наследство от предшественника, Петра Шелеста. Особняк преемник Шелеста брать не стал, распорядившись отдать его под акушерский центр, а вот машину, несмотря на то, что все остальные члены Политбюро давно уже пересели на более современные «ЗИЛ-114», оставил себе и привязался к ней настолько, что за все восемь лет пребывания на посту ни разу не подумал о замене — новую «Чайку», полученную в позапрошлом году, он держал только для представительских нужд.
