Времени на перезарядку нет. Противник ещё только начинает отбрасывать огрызок оружия и тянется к револьверам, а внутренний Зверь уже взвивает тело в воздух, выедая последние запасы энергии.
Грация и ловкость моего демона потрясают — под шквалом чудовищных по силе, быстрых ударов искателя он умудряется не только блокировать и отвечать, но и передвигаться, не касаясь останков кицурэ.
Револьвер как-то незаметно переместился в кобуру. Я этого сделать физически не мог, значит, это ещё одно подтверждение разумности Зверя. Тем более техника рукопашного боя не имеет ничего общего с повадками животных. Впрочем, кто их знает, от кого же на самом деле произошли кицурэ?
Тем не менее, Зверь использовал приёмы и тактику, ни в коей мере не свойственные ни моим скромным знаниям, ни более обширным и опасным навыкам Кайны. В памяти Лисёнки не было и намёка на акробатический бой, на удары ногами из упора на руки, более свойственные капоэйро, на по-змеиному текучие движения, уклоны и перекаты...
В вихре ударов, контратак, подсечек, смены позиций сложно было разобраться — движения быстрые, смазанные, конечности словно копируются в воздухе, создавая ощущение битвы двух Шив. Одежда трещит, рвётся под ударами, разлетается вокруг вместе с кусочками металлических рунированных пластин и хлопьями кожи наручей... Медленно так летит...
До меня только сейчас доходит, что из ускорения я так и не выпал. Страшно представить, сколько же я сожру, если выживу...
Страшный удар сминает рёбра, заставляя под мечевидным отростком зажечься маленькому беспощадному солнцу. Дышать нечем, но не это самое страшное, страшнее то, что сейчас беззащитен и бессилен. Дорангай коротко поворачивается, нанося удар ногой, и я, кувыркнувшись в воздухе, пребольно приземляюсь на твёрдый пол...
Следом меня накрывает каким-то обездвиживающим заклинанием. Зверю не нравится, он сметает его простой отмашкой лапы. А за ним обрушивается какая-то совсем несуветная мощь, насильно вдавливающего Зверя во внутреннее Запределье. Он отбивается, рычит, но не может справиться. Скол не подаёт признаков жизни — похоже, часть разрядов он таки принял на себя... Лишь бы не умер...
Я-нынешний возвращаюсь к управлению телом, и ускорение тут же отключается. Организм вымотан, со всех сторон давит невидимая сила, норовя переломать, скрутить, уничтожить. Электрические разряды бегают вокруг, а отголосок жизни, чувствующийся в них, несёт в себе запах смерти, горький и затхлый.
Что за извращенство — использовать силу жизни, чтобы причинить смерть?!
Возмущение настолько сильно, что последние капли сил собираются буквально по микронам, выковыриваясь из самых крайних резервов, и даже дышать снова можно.
Сил нет даже чтобы пошевелить руками, но память, наша память — меня и Кайны — подсказывает решение.
Я набираю в лёгкие всё возможное количество воздуха и напрягаю диафрагму. Невнятный хрип как-то незаметно переходит в утробное рычание, каким пользовалась сестричка Райта, пыль, осколки покрытия пола, кости начинают мелко подрагивать... Откуда-то осознаю, что сил хватит только на один заход, второго шанса не будет, и потому, словно в каком-то инсайте, вплетаю в рык слова, первыми всплывшие в памяти, гибридом гроула и направленного рыка выплёвывая их в безразличное, неэмоциональное лицо приближающегося Дорангая:
Нечего плакать нам о смерти!
Мы сядем пить пиво в первых рядах!
Рядом с богами — рядом с бессмертьем —
Мы умираем, смерти смеясь![3]
На первой строчке он остановился. На второй — попытался отступить. На третьей — из его глаз, носа, ушей и рта полилась кровь. В начале четвёртой строчки стала лопаться кожа, а сам стрелок, пошатнувшись, грузно осел на колени.
А последние два слова я прогроулил уже в пустоту: Дорангай, раздавив слабеющими пальцами тот самы квадратный амулет, внезапно окутался ярко-белым светом и с громким хлопком исчез.
Мгновенно, следом за ним, исчезла и давящая, уничтожающая жизнь живая сила.
Невнятно просипев сорванными связками благодарность тому, кто помог внезапно вспомнить это умение, я попытался приподняться.
Не получилось.
В глазах вспыхнули искры, комната накренилась, а тускнеющее сознание отметило, что плиты пола, наверно, приятно-прохладные, и даже множество осколков не помешают комфортно на нём расположиться.
кажется, это было последнее, что мелькнуло в моей голове перед тем, как тьма заботливо закутала меня в своё спокойное, непроницаемое одеяло.
Особенности спонтанной телепортации в посткицурский период
Слабость... Слабость накатывала откуда-то изнутри, волнами безразличия растекаясь по вмиг ставшим желейными мышцам. Всё тело не просто болело, оно бы билось в судорогах, ломало ногти о камни, рвало сухожилия и ломало кости, будь хоть капля сил. Но — сил не было. И оставалось только страдать. Молча. Распухший язык словно прирос к нёбу; превратившись в напильник, врос насечками в мягкую податливость плоти.
Сознание меркло, периодически выключалось, а иногда накатывали из неведомых глубин бессознательного странные, бредовые видения, и было невозможно понять — сплю я или нет, реальны ли тихие шаги рядом и горячая ладонь на затылке, вливающая силы в кажущийся бездонным опустошённый организм, или это предсмертная галлюцинация; мягкое сияние порталов, режущее слезящиеся глаза буйной зеленью по ту сторону; детский смех и отблески костра на далёких стенах схрона; тепло, накатывающее волнами...
Не знаю, сколько я так пролежал без движения в неудобной позе, ощущая щекой и открытыми участками кожи даже не боль, а тупой, далёкий дискомфорт от впившихся кусочков покрытия, то теряя сознание, то возвращаясь в действительность. В какой-то момент осознал, что могу пошевелиться. Неподъёмная гора рюкзака давила на спину, ломая рёбра, мешая дышать...
Очнувшись в следующий раз, обнаружил себя свернувшимся в позе эмбриона. Спустя целую вечность борьбы с непослушными лямками и не менее долгую и тяжёлую попытку перевернуться, я вновь утонул в безвременье.
Сколько я так нырял, не знаю. Десяток раз? Сотню? Миллиард?..
Неважно. В конце-концов, сумев вспомнить цель, я навалился на рюкзак, борясь с тугими завязками.
И вновь мрак и плывущее сознание сменяли друг друга, в моменты бодрствования хотелось ругаться, но получался только едва слышимый жалобный скулёж.
В какой-то момент действительности я осознал, что рюкзак развязан, и нет смысла больше теребить шнурки.
