— Ну и что ты намерен там обнаружить?
— Не знаю. Но, может, там найдётся что-нибудь полезное для нас?
Когда им наконец удаётся прорваться сквозь непроходимую чащобу с помощью паяльной лампы, снятой с одного убитого профи, они оказываются на полоске безжизненной, сухой земли, ведущей к обрыву. Далеко внизу видны иззубренные скалы.
— Ну, вот и всё, Хеймитч. Пошли обратно! — говорит Мэйзили.
— Нет, я останусь здесь.
— Ладно. Нас осталось только пятеро. Так что, пожалуй, можно и распрощаться, — говорит она. — Не хочу, чтобы в конце концов мы остались с тобой друг против друга.
— О-кей, — соглашается он. Вот и всё. Он не предлагает на прощание пожать руки. Даже не смотрит на неё. Она уходит.
Хеймитч пробирается вдоль края обрыва, словно пытаясь что-то сообразить. Из-под его ноги срывается камешек и падает в пропасть, по-видимому, безвозвратно. И вдруг минутой позже, когда он усаживается отдохнуть, камешек молнией вылетает из пропасти и падает рядом с ним. Хеймитч недоумённо вглядывается в него… и вдруг на его лице появляется странно напряжённое выражение. Он бросает за край обрыва камень размером со свой кулак и ждёт. Когда тот вылетает обратно и падает прямо в его руку, Хеймитч закатывается хохотом.
Вот тогда мы и слышим крики Мэйзили. Их союз расторгнут, причём по её инициативе, так что никто бы не упрекнул Хеймитча, если бы он проигнорировал её вопли. И всё-таки Хеймитч бросается к ней на помощь. Но поздно: он лишь успевает увидеть, как стайка леденцово-розовых пташек своими длинными тонкими клювами протыкает ей шею насквозь. Она умирает на его руках. И я, конечно же, вспоминаю о Руте и о том, как я тоже опоздала и не смогла её спасти.
Позже в этот день другой трибут погибает в драке, третьего сжирают милые пушистые белочки, и претендетов на венок победителя остаётся двое: Хеймитч и девица из Первого дистрикта. Она больше него и так же быстра, так что когда приходит неизбежный поединок, драка получается жестокой и кровавой. Оба тяжело, можно сказать, почти смертельно ранены, и в это время у Хеймитча отбирают оружие.
Он с трудом продирается сквозь роскошный лес, придерживая вываливающиеся внутренности, а она, спотыкаясь, бредёт за ним с топором в руках, намереваясь нанести им Хеймитчу последний, смертельный удар. Наш будущий наставник идёт прямиком к тому самому обрыву, и едва успевает достичь края, как она бросает в него свой топор. Хеймитч валится на землю, топор летит в пропасть. Девушка, теперь тоже безоружная, просто стоит и пытается остановить поток крови, хлещущий из пустой глазницы. Она надеется только на то, что Хеймитч, который уже начинает биться в конвульсиях на земле, умрёт раньше неё. Но вот чего она не знает и что отлично знает он — это о том, что топор вернётся. И тот возвращается, перелетает через край обрыва и раскраивает девице голову. Пушка стреляет, тело девушки убирают, трубы возвещают победу Хеймитча.
Пит выключает проигрыватель, и мы долго сидим как в рот воды набрали.
Наконец, Питер говорит:
— Это силовое поле у подножия обрыва — оно как то, что было на крыше Тренировочного центра. Если вдруг вздумаешь покончить с собой и броситься вниз с крыши, оно отбросит тебя назад. Хеймитч нашёл способ превратить его в оружие.
— Причём не только против других трибутов, но и против самого Капитолия! — отвечаю я. — Ты понимаешь, они-то этого не ожидали! Поле не задумывалось как часть арены, им и в голову не приходило, что кто-то может воспользоваться им как оружием. Когда он использовал его к своей выгоде, они оказались в дураках. Не сойти мне с этого места, если они не вертелись, как угри на сковородке, пытаясь замазать всем глаза. Голову даю на отсечение, что именно поэтому я и не помню, чтобы видела эту запись по телевизору — они её никогда не показывали. Да для них это почти такой же позор, как и мы с нашими ягодами!
Ничего не могу поделать — хохочу во всё горло, впервые за много месяцев. Пит лишь качает головой, будто говоря: вот чумная, совсем сбрендила. Так оно так, наверно, и есть — я малость не в себе.
— Почти, да не совсем, — раздаётся бас Хеймитча за нашими спинами. Я оборачиваюсь: ну, точно, сейчас нас с потрохами съест за то, что смотрели его запись! Но он только криво усмехается и прикладывается к бутылке с вином. Вот-те и конец воздержанию. Надо бы дать ему хорошего дрозда за то, что снова запил, но меня поглощает иное чувство.
Все последние недели я приложила массу усилий, чтобы получше узнать своих соперников. И ни разу у меня не возникло мысли: а кто же мои соратники? Теперь во мне рождается новое чувство уверенности, потому что я, как мне кажется, наконец, узнала Хеймитча. И даже начала узнавать самоё себя. В чём уверенность? Да в том, что двое таких дебоширов, как мы с Хеймитчем, причинившие Капитолию столько неприятностей, уж как-нибудь исхитрятся найти способ вернуть Пита домой живым.
Поскольку я уже множество раз проходила через процедуру наведения красоты с Флавием, Венией и Октавией, пережить очередную чистку пёрышек должно бы стать делом привычным.
Но к чему я никак не готова, так это к той мучительной нервотрёпке, которую они мне устраивают. Каждый из них, работая над моей внешностью, разражается слезами по крайней мере дважды, а Октавия вообще всё утро беспрерывно хнычет. Оказывается, они искренне привязались ко мне, и мысль о моём возвращении на арену чрезвычайно печалит их. Прибавьте к этому, что потеряв меня, они теряют входной билет на всякие примечательные общественные мероприятия, в первую очередь, мою свадьбу — и можно понять всю глубину их отчаяния. Попробовать сдерживать свои эмоции, чтобы не ранить чувства других — такая идея никому из них никогда и в голову не приходила, так что неожиданно для себя самой я оказываюсь в роли утешительницы. А поскольку это именно мне предстоит погибнуть, то такое положение дел, мягко выражаясь, выводит меня из себя.
Что там Пит сказал насчёт того проводника — что ему якобы не по себе, оттого что победители вновь вынуждены меряться силами на арене? Что, дескать, публика в Капитолии вовсе не в восторге от этого? Я всё-таки думаю, что они обо всём позабудут, как только прозвучит гонг. Однако это что-то вроде откровения, что надменные капитолийцы могут испытывать какие-то чувства по отношению к нам. Они с удовольствием каждый год смотрят на погибающих детей, но, по-видимому, победители, особенно те, которые уже много лет ходят в знаменитостях, знакомы им слишком хорошо, чтобы продолжать не считать их за людей. Всё равно что смотреть на смерть твоих близких друзей. А ведь мы, люди из дистриктов, именно так и воспринимаем Голодные игры.