Не удержавшись, я присвистнул. Вот оно что... Мне подобное и в голову прийти не могло — что заклинание можно искусственно ослаблять.
— Я правильно понимаю, — медленно проговорил я, — что телепортация — не первый пример заклинания, требующего более слабого варианта?
Какое-то время Александр Константинович молчал, что-то в уме прикидывая и просчитывая.
— Мы снова слишком близко подошли к той черте, за которой начинаются нежелательные вопросы, — признался он. — Но и врать было бы бессмысленно. Разумеется, не первый, Вадим Николаевич. Но я вас попрошу воздержаться от требования примеров.
Голова моя слегка кружилась. Может, от общей слабости организма, а может, по причине богатого воображения. Взять, к примеру, те же разгрузочные пакеты или парящие вывески магов. Это ведь, как ни крути, антигравитация, так? Только... ослабленная? Или. скажем...
Нет. не стоит увлекаться, эдак я далеко зайду.
— Но неужели нет ничего значительного, серьезного, что мир смог бы переварить сразу, без скармливания ложечкой? — спросил я.
Комконовец сделал приглашающий жест.
— Предлагайте, что например? Ни в одной области развития человечества резкие скачкй не могут обойтись без серьезных последствий.
— А медицина? Скажем, лекарство от рака? — предложил я, не желая сдаваться окончательно.
— Увы, Вадим Николаевич, — комконовец развел руками. — В плане медицины мы пока мало что можем получить от Белого шара, на самом деле мало. Я мог бы сказать — вы только не считайте меня чудовищем
— что скачкообразное увеличение продолжительности жизни людей тоже таит в себе серьезные проблемы, но дело в том, что все это только теория. Серьезно вмешиваться в человеческий организм мы попросту не умеем. Роберт Яковлевич вот тоже просил помочь отцу, но...
— Что?! — я так резко дернулся, что перед глазами все поплыло. — Что с Яковом Вениаминовичем?
Александр Константинович прикусил губу.
— Мне не стоило этого вам говорить пока... Вы еще сами далеко не здоровы, — он помолчал. — У Якова Вениаминовича инфаркт. Тяжелый инфаркт, он в этой же больнице, этажом ниже. Сядьте! Сядьте, я вам сказал, вы еще не в той форме, чтобы предпринимать столь длительные вояжи. Ей-богу, попытаетесь встать, пожалуюсь врачу, и вас накачают снотворным.
— Это... из-за меня? — выдавил я.
Александр Константинович издал глубокий укоризненный вздох.
— Вадим Николаевич, ну что вы как гимназистка, право слово. Вы еще в окно выброситесь. Яков Вениаминович — старый человек, у него уже был инфаркт...
— Да? — удивился я.
— А вы не знали? Был, пять лет назад. Сердце — не как у юнца, скажем честно, а жизнь он в последние дни вел не вполне спокойную. Я бы помог ему, честное слово, помог. Будь это в моих силах... — его лицо стало по-настоящему печальным. — Есть немало людей, которым я желал бы помочь.
Александр Константинович замолчал. Я тоже иссяк. Еще пару минут назад я имел что спросить и о чем поспорить, но сейчас это вдруг стало каким-то неважным. Так что, когда мой посетитель снова собрался уходить, я не стал его задерживать. Мы попрощались, он пообещал еще раз обязательно меня навестить, я вяло кивнул. Мне было все равно.
* * *
После ужина, который я заглотил на автомате, понимая, что мне это действительно необходимо и скармливая организму калорию за калорией, я сумел убедить дежурного врача в своей способности хоть сейчас бежать марафонскую дистанцию. Поколебавшись и проконсультировавшись по телефону с Дмитрием Стефановичем, он позволил мне спуститься на один этаж.
Яков Вениаминович тоже лежал в одиночной палате, которая напоминала мою, только в изголовье кровати располагался зловещего вида прибор с экраном, правда, сейчас выключенный. Меня поразило, как он постарел... То есть, он на самом деле был немолод, и я, сколько мы были знакомы, называл его про себя стариком, имея для того все основания. Но человек, откинувший седую голову на взбитую подушку, лишь отдаленно напоминал живого, крепкого и бодрого старикана, только вчера угощавшего меня чаем.
На единственном стуле, ссутулив плечи, сидел Роберт, и изменился он едва ли не сильнее отца. Если я винил себя в случившемся, то Роберт оказался для себя прокурором безжалостным, не согласным ни на какие компромиссы. Черты лица заострились, губы были белыми. Рукопожатие, которым мы молчаливо обменялись, оказалось вялым и безжизненным.
— Яков Вениаминович, как... — я прочистил горло. — Как вы?
Он растянул губы в улыбке.
— Вы знаете, Вадик, я легко смогу найти парочку дней в своей жизни, когда чувствовал себя лучше. Но давайте посмотрим на колонку дебета — мне пока еще не накрыли лицо простыней, и я имею удовольствие разговаривать с вами.
— Вы это прекратите, Яков Вениаминович! — строго, но неуверенно сказал я. — Насчет «пока еще» и все такое. Вы...
Я замялся. Черт возьми, совершенно не умею разговаривать с больными. Горло начало предательски щипать. Лучше помолчать, а то я тут наободряю... К счастью, Яков Вениаминович взял инициативу на себя.
— Ваше-то самочувствие как, Вадик?
— Да ну! — я махнул рукой. — Подумаешь, отключился на пару минут. Сегодня уже поздно, переночую здесь. А завтра, если меня не выпишут, честное слово, сбегу. Обезврежу санитара... или, еще лучше, возьму в заложники санитарку, посимпатичнее.
Нести чушь у меня получалось куда уверенней, голос более или менее выровнялся. Я что-то еще говорил, строил планы на ближайшее будущее, старался вовлечь в разговор Якова Вениаминовича, который улыбался и легко соглашался со всем. Когда я выдохся, он жестом попросил меня подойти поближе и взял за руку.
— Это хорошо, Вадик, что я успел вас увидеть.
— Вы опять, Яков Вениаминович! — рассердился я. — Уйду сейчас, честное слово!
— Подождите минуту, Вадик, не уходите. Я сегодня много думал... А чего мне еще здесь делать, даже телевизор принести не разрешили... Так вот, я понял, чего испугался комитет. Не Роберта, не его исследований. Разве что косвенно... — он часто делал паузы, видно, говорить было тяжело. — Вашей встречи с Томашовым они испугались. Вадик. Я не знаю, почему, не знаю, что хочет и что может Томашов, но комитет это серьезно обеспокоило. Вот только, — Яков Вениаминович улыбнулся смущенно, — классического мудрого совета умирающего я вам не дам.
Мы с Робертом возмутились достаточно синхронно. Яков Вениаминович наши возмущения попросту переждал, использовав время, чтобы перевести дыхание.
— Что из этого следует, я не представляю. И что вам с этим делать, не знаю. Решайте сами, Вадик, не слушайте никого. Ни комитет, ни Роберта... ни меня, если я вдруг возьму себе в голову что-то советовать. Хотя это вряд ли.
Мы помолчали. Потому что. если он не знал, что мне с этим делать, то я тем более. И сильно сомневался, что мне вообще хочется что-то с этим делать.
— У меня к вам будет просьба. Вадик, — сказал Яков Вениаминович, снова немного отдышавшись.
— Буду рад помочь.
— Вы знаете, я только полчаса назад сумел выгнать домой Римму Аркадьевну...
Роберт выдавил из себя улыбку.
— Это был коварный ход. Он сказал, что хочет на завтрак форшмак.
— Да... — Яков Вениаминович тоже слабо улыбнулся. — А вот с тобой, Роб, такой номер не пройдет. Я вас прошу, Вадик, помогите мне уговорить его пойти домой поспать. Ну что мне за радость, если он будет сидеть надо мной надзирателем? Обещаю, что до утра умирать не буду.
— Папа! — теперь уже разозлился Роберт.
Роберта уговорить удалось, хотя я не принимал в этом активного участия. Мы еще немного поговорили на нейтральные, вполне обычные темы. Мне показалось, что Яков Вениаминович чуть оживился и уже не выглядел таким изможденным.
Так что вернулся в свою палату я пусть немного, но успокоенным. Засыпая, я думал, что все будет хорошо. Пусть идут к черту комитет вместе с Томашовым (или по отдельности, мне не принципиально). А я, отдохнув пару недель, буду таскать себе потихоньку заклинания, в основном для Якова Вениаминовича, пить с ним кофе на его работе и чай в его доме. Почаще буду заходить.
Обещание свое Яков Вениаминович сдержал, умер в восемь сорок пять утра...
Глава двадцать седьмая
Уже нажимая кнопку звонка, я осознал, что, вполне возможно, свалял дурака, притащившись к Борису без предварительной договоренности. Полдень, середина рабочей недели... Это я привык к свободному графику, для меня что среда, что воскресенье, а нормальные-то люди на работу ходят. Понятное дело, Борис сам себе (и не только себе) начальник, строго по восемь часов в своей фирме не высиживает, но и совсем на удаленную форму руководства тоже не переходил. Так что стоило созвониться, прежде чем ехать.
Хорошая мысль, правильная. Жалко, запоздалая. Плохо я соображаю в последнее время, девяносто процентов оперативной памяти мозга другим занято. А дверь уже открылась...
